Микола остановил его:
— Не трогай. Вдруг кто-нибудь увидит. Лучше пойдем.
Хлопцы стащили с бруствера пулемет и по кочкам покатили его к реке.
— А жалко, правда? — опуская пулемёт в воду, сказал Володя.
Оба стояли, с сожалением глядя на пузыри, поднимающиеся из темной речной глубины. Чуть не до полудня пришлось работать, пока очистили поле боя. По отдельности топили ручные пулеметы и винтовки. Ротный миномет закопали вместе с минами и патронами в окопе: если его погрузить в воду, потом не за что будет подцепить.
— Эту десятизарядку со штыком я все же возьму домой, — сказал Володя. — Она мне на каждый день вот как нужна! Почищу и спрячу под крышу.
— Тогда и я возьму.
Припрятав на время винтовки недалеко от сада, ребята с косами на плечах отправились домой. На улице они встретили Шайдоба и Савку Комяча, бывшего колхозного бригадира.
— Гляди-ка, Савка, уже косят, — мотнул Шайдоб кудлатой головой в сторону хлопцев. — За ними нигде не угонишься.
Володя остановился:
— Все равно ведь община, а вы старики. Будьте уверены, мы и для вас накосим.
— Пошлите к нам завтра Василя, вместе пойдем, — добавил Микола. — Даже за немецкие марки теперь ни у кого сена не купить.
— Разве что в Германии, — рассмеялся Володя.
— Балаболка, вот и сговорись с таким, — проворчал Шайдоб и дернул Савку за рукав: — Пойдем.
Савка распорядился:
— Если завтра с утра будет хорошая погода, с утра запрягайте коней снопы возить.
Хлопцы согласились.
После обеда Микола опять прибежал к другу. Володя сидел за столом, склонившись над листом бумаги. Он с детства любил рисовать, недаром его в школе всегда выбирали в редколлегию стенгазеты. Умел и рисунки к заметкам сделать, и едкие шаржи на товарищей, отстающих в учебе. Но любимой темой школьного художника всегда была природа. Он и теперь остался верен ей. Вон какой забавный рисунок висит на стене: синица попала в сеть, хищная птица-кобчик бросилась на нее, да и сама запуталась. Сидит с петлей на шее на другом конце дощечки и с ужасом смотрит на свою жертву.
Микола наклонился над столом, глянул на лист бумаги.
— Что это ты рисуешь? — спросил он.
— Военная тайна. Попробуй, отгадай! — усмехнулся Володя.
— Болото… речка… поле…
— Камень, куст, деревце, — подхватил Володя. — Хочу сделать карту земельных участков и сенокосов для каждого двора. Все эти угодья с траншеями и окопами будут навечно закреплены за Шайдобами… Что ты смеешься? Тут внизу бургомистр поставит печать с пауком или кинжалом, и карта станет историческим документом.
Поймав недоверчивый взгляд друга, Володя посерьезнел.
— Это место ты знаешь? — спросил он, показав кончиком карандаша на значок, похожий на амебу.
— Знаю, мы были там сегодня. Омут, куда винтовки опустили.
— А ты его найдешь, например, весной? Там сотня таких омутов появится. Окопы к тому времени перепашут. Попробуй разыщи гранаты, мины, противотанковые бутылки, которые мы с тобой припрятали. А на моей карте все тайники как на ладони. И, главное, ни одна собака ничего не поймет.
Микола вдруг отшатнулся от стола:
— Кто-то идет!
Володя мгновенно спрятал карту в стол.
В комнату вошла Лида, поздоровалась и тут же упрекнула хлопцев:
— Вот кому нечего делать, лодыри. Забрались в избу и посиживают. А где все ваши?
— В поле. Говоришь, лодыри, а мы сегодня с полгектара успели скосить. Потом подумали, что никто не заплатит, и решили это дело бросить.
— Что же будут ваши коровы есть?
— То, что и другие, нашим больше не нужно. Купим у германских зольдат, верно, Микола?
— Конечно, — согласился друг.
Он машинально рвал на мелкие клочки какую-то бумажку, а сам с горечью думал о том, что такой дружбы, как прежде, у них с Лидой никогда больше не будет.
— А немецкие марки для покупки сена, мыла, керосина и всего прочего будем одолжать у Лиды, — продолжал шутить Володя.
— Можешь одолжить и у своей Зины! — вспыхнула девушка.
— Ты же мне своячка, а Зина кто?
— Какая еще своячка?
— Хочешь сказать, что я имею право в тебя влюбиться? Так я не Микола, сразу Шайдобчика — чирк, чтобы не путался под ногами.
— Ох, какой смелый! Висел бы в Жлобине на базарной площади. Там две виселицы поставили.
— Слушай, Лида, маме не признаюсь — стыдно. А тебе скажу. Когда сидел у немцев, часто думал о Зине. Там она казалась мне более красивой, честное комсомольское.
— Смотри, не ляпни такое при фашистах, — предостерег Микола.