— Ничего, его тесть — староста. Защитит, — усмехнулась Лида.
— Кто-о?
— Зинкин отец. Или не знаешь? Сегодня из волости пришло назначение. Савка сразу отправился туда, говорил, что будет отказываться.
— А ведь это хорошо, что старостой назначили Савку Комяча, — сказал Микола. — Лишь бы не старого Шайдоба.
— Вот я и говорю, что у Володи теперь все шансы заполучить богатого тестя.
— Боюсь, как бы не начал ставить в угол… Но почему его назначили? Сын в Красной Армии… Хотя это хорошо. Зинина мать приходила к нам и радовалась, что я вернулся.
— Что тебе до ее матери? Зина сама каждый день прибегала ко мне, спрашивала, где ты.
— А я взял да и вернулся, — Володя постучал себя кулаком в грудь. — Ничего, друзья, мы еще повоюем! Что же касается Зины, признаюсь: я ее люблю. Только не говорите ей об этом.
— Вот это здорово! — расхохотался Микола. — Над Лидой шутил, а узнал, что Савку старостой назначили, и сразу к его дочери нежные чувства появились!
— Разве я не говорил тебе об этом раньше? — упрекнул Володя. И вдруг вскочил: — Где-то малыш кричит. Побудьте, сбегаю посмотрю, не наш ли.
Микола молча прошелся из угла в угол по комнате. В лыжном костюме, в солдатских ботинках, он казался Лиде стройным и сильным. Девушка с любовью смотрела на него.
— Почему ты изменился, стал не таким, как раньше? — тихо спросила она.
— Это ты стала другой.
Хлопец давно искал случая встретиться с ней с глазу на глаз. О многом хотелось сказать. Но стоило взять Лиду за руку, и будто язык отнялся. Нагнулся, поцеловал:
— Ни за что никому не отдам тебя!
Володя вернулся, крепко держа за руку громко ревущего, упирающегося братишку.
— Только подумайте, насобирали диких груш и давай в войну играть. Вот и влепил кто-то прямо в губу.
— Кто-то, — сквозь слезы передразнил малыш. — Это Лататуй Терентьев.
— Ну и кличку придумали!
— Я ему тоже дал!
Все засмеялись.
— Ого, будет боец! Подрастешь, пойдешь на войну? — спросила Лида.
— Пойду.
— Кого же ты бить будешь?
— Фашистов.
— Нельзя так говорить, а то услышат и арестуют, как меня.
Лида принялась умывать мальчика, и в это время вернулись с поля Володина мать с сестренкой и дедушка Андрей.
Старик устало опустился на лавку. Лицо матери почернело, глаза ввалились. Только у сестренки покраснел вздернутый нос да отчетливее выступили на нем веснушки.
— Мама, много сжали? — поинтересовался Володя.
— Много, сынок, но что пользы? Половина зерна на земле.
— А верно, что Комяча назначили старостой?
— Верно. Пускай себе, он для нас человек не плохой. Ходят слухи, что коммунистов и комсомольцев будут регистрировать. А его Зина тоже комсомолка.
— Я их регистрацию уже прошел. Еще раз в руки не дамся. Лучше уйду к Сергееву, буду сидеть вместе с ним.
— И до каких пор?
— Он со Смоленщины, все дороги знает. Как поправится, проберемся к своим. С нами Микола, Лида… мало ли ребят найдется!
— Ой, сынок, что это ты говоришь, — испугалась. Мария.
Как любая мать, она все время тревожилась за сына. Хотелось, чтобы и немцы его не трогали, и сам никуда не лез, а тихонько сидел дома. Но парень подрос, как его удержишь…
Немного погодя Володя вместе с Миколой отправились к Сергееву рассказать о своих делах, сообщить новости, посоветоваться, что делать дальше. Политрук внимательно выслушал хлопцев, похвалил за то, что они спрятали оружие, и напоследок сказал:
— Отсюда мы никуда не уйдем. Создадим партизанский отряд и будем действовать. А относительно регистрации мне думается так: коммунистов, кроме меня, здесь нет, комсомольцев же нужно предупредить, чтобы не регистрировались, иначе всех перестреляют.
Сергееву было тридцать лет. После окончания педагогического института он служил в Красной Армии. Его жена, учительница, перед самой войной уехала в отпуск к своим родителям, в Калининскую область, в деревню. Сергеев надеялся, что с семьей его ничего не случится, а сам с нетерпением ждал, когда сможет вернуться в строй.
В одном не признались хлопцы политруку: в том, что припасли каждый по винтовке. Под вечер они побежали на болото. В кустах долго возились с оружием: чистили, вынимали затворы, учились быстро разбирать и собирать… Уже темнело, когда направились домой. Володя зашел под поветь, забрался на кучу смолистых корчей и засунул десятизарядку в солому на крыше. Начал слезать, зацепился за коряжину, и корчи, черт бы их побрал, развалились. А мать в это время шла в хлев доить корову. Казалось, она не обратила внимания на грохот под поветью. Но утром, когда Володя запрягал коня в телегу, Мария спросила: