— Брал.
— А что им делал?
— Ничего.
— На нем же фосфор из противотанковой бутылки! Он обугливается, но стоит растереть, как соединяется с воздухом и опять горит! А в чем ты на болото ходил?
— В сапогах…
— Подними ногу, — Василь отковырнул от каблука на бумагу комочек земли и начал ее растирать. — Смотри, дымится. Так ты и избу сожжешь. Не лезь куда не надо! Только разболтайте, что сами по своей дурости устроили пожар, так фигу получите, а не новый хлев со скотиной!
— Сынок, но ведь кто-то…
— Замолчи!
Василь присел на кровать, потом откинулся на подушки и закрыл глаза. Авдотья заплакала, начала проклинать мужа:
— Только и светило мне солнышко в те годочки, когда тебя не было.
— Заткнись! Знаю, какие годочки ты вспоминаешь: Слюнявого Князя! — рявкнул Шайдоб.
— Вот тебе, вот!
Василь вскочил с кровати, взял винтовку и вышел из избы.
— Сынок, зайди к Пылиле, — выскочила следом за ним Авдотья. — Он говорил, что знает, кто полицейского ранил.
— Отцепись! — и Василь ушел со двора.
Шумели дубы. Над их вершинами плыли серые тучи.
В тихие уголки слетались листья, раскачивались крюки над колодцами. Серым пеплом заметало двор Шайдоба. Вслед за телегой, на которой Василь вез Миколу, шла плачущая женщина в распахнутом рваном ватнике.
— И я с тобою, сынок, — приговаривала она.
Увидев через окно друга, Володя выскочил во двор.
Хотел броситься к нему, но постоял в растерянности и медленно пошел к Сергееву.
— Александр Данилович, — с болью в голосе сказал хлопец, — Василь арестовал и увез Миколу.
— Когда?
— Только что. Он с торбой в руках сидит на телеге, а мать идет сзади и плачет. Побегу на гать: убивать не буду, а отберу оружие и вышибу зубы!
— Не нужно.
— Я знал, что вы так скажете. Наверное, решили меня за Шайдобов хлев из комсомола исключить, хотя моей вины в пожаре нет. Что же делать?
— Ничего.
— Сами боитесь и мне не позволяете!
— Не в этом дело. Какое обвинение выставит Василь против Миколы? Сжег хлев? Доказательств нет. Сразу на виселицу его не поведут. Мне говорили, что полиция должна взять отсюда двух человек на постройку мостов и ремонт дорог. Подождем и оттуда освободим.
— Знаю я их стройки. Так они нас всех перетягают.
— Ты славный парень, Володя, но слишком горячий. Неужели ты думаешь, что, если убьешь Василя, враг будет побежден? Я мог бы убить его уже десять раз, когда он приходил к Лиде! А что из этого? Из вас тоже мог кто-нибудь погибнуть. Но идти на такой размен ни наша партия, ни комсомол не разрешают. Это — преступление. Не волнуйся, наш друг будет жив, мы освободим его. Для этого нужно себя беречь. Лучше достань машинку да постриги меня. Переберусь в Вепряты, к тетке Миколы. Об этом уже договорено. Тогда и начнем кое-что делать. И там свяжусь с комсомольцами.
— Но я вам не говорил, что старый Шайдоб следит за мной.
— Он и сегодня может незаметно провожать сына, — грея руки над чугунком с углями, Сергеев сердито свел брови над переносицей. — Пора убрать этого подлеца с дороги. А как — подумаем…
Выйдя от политрука, Володя перепрыгнул через штакетник и побежал на болото. Там взобрался на ольху и увидел, как вдали в сторону гати ковыляет старый Шайдоб. «Какой Сергеев предусмотрительный», — подумал юноша и, спустившись с дерева, отправился к Зине за машинкой для стрижки.
На рассвете Володя проводил политрука к Ярошеву, Они заранее договорились с доктором, что тот запряжет лошадь и отвезет Сергеева в Вепряты. Врач даже приготовил справку с печатью о том, что раненый красноармеец Воронов находился на лечении в деревне Селищи. Дальше указывалось, что больному запрещается много ходить и выполнять тяжелые работы. В волости мнимый Воронов должен был временно прописаться к вдове Степаниде Вересовой, а как только немецкие войска займут его родные места в Калининской области, просить пропуск на выезд домой.
— Скажете так, и у них никаких подозрений не будет, — утверждал Ярошев.
Попрощались с Володей, договорившись о встречах, а когда и где — сообщит доктор.
Но поддерживать связь с политруком оказалось нелегко. Дни стояли короткие, а Шайдоб продолжал следить за каждым шагом Володи.
Вернуть Миколу домой староста не смог. Работал Микола в соседнем районе на постройке моста, а в последние дни на расчистке дорог от снега. Мать время от времени навещала его. Однажды с нею сходила Лида и принесла Володе такое письмо:
«Дорогой друг! Спасибо, что ты помог маме привезти дров. Не бывает минуты, чтобы я не вспоминал тебя. Теперь ты мне стал более понятным. Я думаю, жестокость присуща человеку не от рождения, а появляется тогда, когда его унизят. Пишу тебе об этом потому, что у меня мало надежды на встречу. Ходят слухи, что одного отпустили за выкуп: дали солдату, стоявшему на посту, часы и самогона. Двое наших пытались бежать, но их убили. Бывай, мой друг. Привет С. и другим».