— Я не о том. Спрашиваю, кто это тебя так разукрасил?
— Это… это лошадь!
Бодягин расхохотался, подмигнул полицейским:
— А мы как раз те, кто охраняет хороших людей от всяческих нападений, даже от скотины. Дрянной же у тебя конь.
— Да, да, брыкливый…
— Надо выбить из него этот норов, как вы думаете? — обратился бургомистр к своим спутникам. — Пожалеем парня, иначе конь вовсе может убить его.
Не понимая, куда гнет бургомистр, Пылила робко улыбнулся. А Бодягин обернулся к старосте:
— Савка, чего молчишь? Скажи ему закон немецкой власти.
Тот знал, зачем они сюда пришли, и очень хотел, чтобы Шайдоб с Пылилой стали врагами.
— Вот что, Павел, — бесстрастно заговорил он, — пан бургомистр сообщил мне, что семьи, поддерживающие немецкий порядок, должны обеспечиваться за счет тех, кто этот порядок не поддерживает. Поэтому твоего коня нужно отдать Шайдобу.
— Не отдать, — перебил Бодягин, — а вернуть людям скот и имущество, отобранные для колхоза советской властью!
— Правильно, — согласился староста и торжественно продолжал: — Установлено, что конь, находящийся у гражданина Пылилы, происходит от кобылы гражданина Шайдоба. Так что — подчиняйся немецкому закону.
Через несколько минут конь был запряжен, и Шайдоб с помощью жерди старался оторвать от земли примерзшие колеса телеги, чтобы заодно прицепить ее к саням и уволочь домой. Пылила не выдержал, уткнулся лицом в подушку и горько, как мальчишка, заплакал. А когда говор и шум во дворе утихли, поднял голову и увидел на белой наволочке кровь. Намочил платок, приложил к носу, втихомолку пожелав тысячу невзгод полицейскому, напоследок ткнувшему кулаком в лицо, и с нарастающей злобой подумал: «Гады! Бить их надо, убивать, уничтожать всех до единого! Чтобы ни один не уцелел, иначе всем нам конец!»
Со двора послышался голос матери, проклинавшей Шайдоба. От нее и сыну досталось: зачем отдал коня? Павел вышел на крыльцо, прикрикнул:
— Замолчи, умная! Их целая свора ввалилась, что я один мог сделать?
Старуха повернулась и решительно зашагала к Шайдобу. Пришла в самый разгар пьянки.
— Тихон, ты же свой человек, как тебе не стыдно коня забирать? — упрекнула она соседа.
Шайдоб горделиво приосанился:
— Я-то свой, а конь мой. Значит, и разговора быть не может.
Грянул дружный хохот присутствующих, только староста даже не улыбнулся. Бодягин взял наполненный самогоном стакан, протянул женщине:
— Выпей с нами.
— Не могу, мне и так горько, — покачала та головой.
— От меня не хочешь принять? Говоришь, горько? Будет сладко!
Все насторожились, не зная, что задумал бургомистр. А тот повернулся, что-то шепнул соседу-полицейскому, и полицай, встав из-за стола, принес из соседней комнаты свернутую в трубку бумагу. Бодягин развернул, разгладил ее, приложил к стене:
— Хайль!
Оба полицейских сразу вытянулись, щелкнули каблуками. Остальные, поневоле поднимаясь со стульев, удивленно глядели на незнакомый портрет.
Бургомистр выпятил грудь:
— Это фюрер, Гитлер. Что сделал я, то, считайте, он сделал. Противоречить не позволено!
Испуганно поглядывая то на портрет, то на бургомистра, Пылилиха начала пятиться к двери.
— Стой! — грозно крикнул Бодягин. — Возьми, повесь на самом видном месте в своей избе и молись, как молишься на икону! Я заеду, проверю. Не послушаешься… — и бургомистр многозначительно чиркнул себя ребром ладони по шее.
«Болван, выпил, и вся дурь из него наверх прет», — додумал Савка. А старуха, дрожащими руками свернув портрет, поблагодарила, сама не зная за что, и поспешила закрыть за собой дверь.
В тот же день портреты Гитлера были развешаны на улицах, на заборах, даже в избе Алены, где обычно собиралась молодежь. Люди шептались, что гитлеровцы собирались развесить их на улицах Москвы, но не удалась, так теперь по деревням распространяют. Один портрет кто-то пристроил на самом верху бани, которую Шайдоб уже принялся разбирать. Глаза у Гитлера были выколоты, а под портретом — строчки: «Берегись, Шайдоб! Он бежит из-под Москвы пешком, а ты и на коне не убежишь!»
Старик снял портрет. Вскоре и баню разобрал по бревнышку, перевез на свой участок, построил хлев. Призапас сена, дров. Наступила очередь раздобыть корову. Шайдоб принялся наседать на старосту: выполняй приказ бургомистра! Даже пригрозил Савке: не выполнишь, передам в комендатуру документ о бандитских вылазках против фюрера! Эти угрозы слышала Зина.
Прищурив серо-голубые глаза, Зина расчесала перед зеркалом кольца спадающих на плечи светлых волос, потуже затянула поясок на тонкой талии и вдруг сморщила нос, показав своему отражению язык: