— Вот скотина! — вполголоса ругнулся Володя. — Небось, фрицы за такое упрямство вытолкали из обоза.
И вдруг неожиданно для самого себя со злостью крикнул:
— Хальт!
Конь послушно замер. Хлопец уцепился за гриву, согнал со сбитой холки мух, и только схватился за хребет, чтобы вскочить на спину, как тут же отлетел в сторону, сбитый с ног ударом копыта выше колена. Пришлось отползти к кустам, руками выкопать ямку и приложить к ноге горсть мокрого торфа. Стало немного легче.
Уже заходило солнце, когда Володя, прихрамывая, выбрался на незнакомую дорогу, вдоль которой высились телеграфные столбы с оборванными проводами. Выбитая фашистскими сапогами, она напоминала изъеденное оспой лицо. На юго-востоке чернела какая-то деревня. «Нужно немного отдохнуть», — решил юноша и прилег на обочине. Из глаз потекли слезы, собираясь в мутные горошинки на горячем песке. «Чего же ты плачешь, ведь ты свободен», — упрекнул себя парень и, оттолкнувшись руками от земли, поднялся на ноги, зашагал в сторону деревни.
Через несколько минут солнце скрылось за тучей.
2
Мать Володи пролила много слез. Искала сына в траншеях, в окопах, на болоте. Все казалось, что где-то тут, возле деревни, он лежит убитый. Так говорила и односельчанам. Но найти не смогла. И тогда закралась мысль, что сын ушел с красноармейцами.
Было у нее еще двое детей, жил с ней и ее отец, дед Андрей, совсем седой, но еще крепкий старик. Перед самой войной мать тяжело болела. Уходя на фронт, муж сказал старшему сыну, Володе:
— Ты останешься хозяином, сынок. Слушайся маму, береги младших.
Вспоминая теперь эти слова, женщина всхлипывала. Так, ничего не зная о сыне, она и жила. Однажды нашла в соседней деревне икону и повесила ее в углу. Ходили слухи, что, если немцы явятся в избу и не увидят иконы, тут же перестреляют всех. А если двери избы окажутся запертыми, непременно перебьют стекла в окнах. Поэтому мать и не запирала дверь, и ей часто казалось, что по избе кто-то ходит. Бывало, спросит: «Это ты, сынок?» И, не слыша ответа, заплачет, натянув, как малое дитя, одеяло на голову.
Как-то утром, когда все еще спали, кто-то сильно хлопнул дверью. Женщина вскочила. В избе возле шкафа стоял высокий парень с винтовкой в руке.
— Подымайся, — пискливым голосом приказал он.
— Что вам нужно? — спросила мать.
— Надень юбку, тогда скажу.
Женщина оделась, сунула босые ноги в ботинки и даже повязала платок.
— Ты Бойкач Мария Андреевна? — спросил незваный гость, вытаскивая из кармана пиджака потрепанный блокнот.
— Я.
— Сколько большевистских командиров и комиссаров переодела в гражданское?
— Каких командиров? — пожала плечами Мария.
— Тут, поблизости от вашей деревни, они были окружены германскими освободителями и разбежались, — заглянул парень в блокнот. — Не признаешься?
Он подошел к кровати, где спал старик, стянул с него одеяло и тоже приказал встать. Перерыв всю постель, залез на печь и сбросил оттуда солдатскую гимнастерку и брюки. Потом открыл дверцы шкафа, вытащил белье, костюм, пальто и начал заворачивать все это в скатерть.
Мать возмутилась:
— Что же ты делаешь? Отдай костюм, это сыночка, Володи. Что хочешь бери, а костюмчик не трогай. Пускай останется мне на память. Ты же свой, из Дубравки, через нашу деревню в школу ходил. Говорят, Комячову избу ты поджег…
— Что?! Я вас всех сожгу! Из-за вашей деревни мне пять лет условно припаяли. Думаешь, я тебя не знаю? Твоего мужа — колхозного активиста, заведующего фермой? Твоего сына, Володьку-комсомольца? Он меня еще в стенной газете разрисовывал! Жаль, что морду ему тогда не набил!
— Стыдно так говорить, — сказала Мария.
— Стыд не дым, глаза не выест. На, распишись вот здесь и… помалкивай.
— Расписаться? На чистом листе бумаги?
— Я потом напишу все, что надо.
— Ишь ты, дуру нашел. Ну, уж нет, не дождешься…
— Ах, так? Сейчас же пойдешь со мной в волость, в полицию. Одна такая умная нашлась, стоит вон на улице под конвоем. И ты собирайся!