По дороге из Жлобина в Дубовую Гряду шла женщина. Володя невольно обратил на нее внимание: единственный человек, в этот тревожный день появившийся на дороге. Но вскоре он перевел взгляд на слободскую станцию, куда только что прибыл поезд. Возле вагонов толпились, солдаты.
— Толик! — крикнул он. — Иди сюда. Посмотри теперь ты.
Спустившись на землю, он опять вспомнил о женщине на дороге и подозвал Миколу:
— Садись-ка на коня, догони и узнай, кто такая и куда идет. Я не выспался, голова болит. Пойду малость отдохну.
Микола быстро догнал незнакомку, спешился. Та остановилась, с испугом глядя на него.
— Неужели я такой страшный? — улыбнулся хлопец.
— Нет, не страшный. А кто вы?
— Откуда же ты, если не знаешь?
— Я? Из Жлобина.
— И куда путь держишь?
— К дядьке Кулиничу в Дубравку.
— Нет там такого, я сам оттуда.
Девушка смущенно опустила голову и сказала, что Кулинич действительно там живет, но она никогда не была у него.
— Я партизан! — повысил голос Микола. — Говори правду: зачем ты сюда пришла?
На глазах у девушки появились слезы, и Микола уже спокойнее спросил, кто она и где работают ее родители. Девушка назвалась Леной Осовец и сбивчиво рассказала, что еще в сорок первом году, во время наступления немцев, ее родители куда-то исчезли, а она в то время была у тетки в Минске. Вернулась домой — там никого нет. Если Микола не верит, может сходить в Жлобин. Лена назвала свой жлобинский адрес и добавила, что сейчас у нее живет женщина с двумя детишками, беженка из Западной Белоруссии.
— Спросите хотя бы у нее.
— Это все понятно. Ты когда-нибудь партизан видела?
— Нет.
— И ничего не слышала о них?
— Почему не слышала? У нас говорят, что это бородатые бандиты, похожие на первобытных людей.
Микола расхохотался:
— Так это я первобытный? Хорошо. Не хочешь сказать, зачем явилась сюда, пойдем в Дубравку вместе. Если обманываешь — расстреляю.
Он не знал, есть ли в Дубравке Кулинич. Нарочно сказал, будто нет такого, и теперь понял, что девушка что-то путает.
— Признавайся сразу, лучше будет. Иначе сдам тебя партизанам и сам съезжу к Кулиничу.
Девушка заплакала. В корзине у нее хлопец увидел кружок масла и кусок хлеба.
— Со своей закуской в гости собралась? Иди вперед! — сердито сказал он.
— Отпустите меня, я вернусь домой.
— Нет, милая, теперь ты от меня легко не отделаешься.
— Отпустите, я все расскажу…
Родители Лены Осовец эвакуировались. Это она полицейским и немцам говорит, будто погибли во время бомбежки. Жизнь девушки, как и ее квартирантки, нелегка. Прошлой осенью она пошла работать гардеробщицей в комендатуру, но с наступлением теплых дней снова осталась без работы. Вчера на улице встретил ее офицер из СД и спросил, как она думает жить дальше. Лена ответила, что не знает, и офицер предложил: если она сегодня сходит в Дубравку и принесет оттуда нужные сведения, ей дадут пять тысяч марок. При входе в деревню, справа, в стороне от улицы, стоит дом, в который она должна войти и спросить: «Тут ли живет Кулинич?» Если услышит ответ, что здесь, пускай слушается только этого человека.
Дома девушка рассказала обо всем этом квартирантке, и та посоветовала сходить, чтобы не погибнуть с голоду.
Микола слушал Лену и не знал, что делать. Отпустить? Но ведь она шпионка! И верить на слово тоже нельзя, тогда и самим надо отсюда уходить, а приказ командира отряда — оставаться в Дубовой Гряде. Отпустить и не говорить никому — можно погубить всю группу. И под охраной держать девчонку невозможно. «Верить врагу нельзя… Расстрелять», — решил хлопец.
— Иди туда, — показал он на канаву, заросшую ольшаником, на котором едва зазеленели почки.
Девушка покорно подчинилась. А вокруг стоял звон птичьих голосов. Жеребец, опустив голову, шел за Миколой. На плечах у Лены, в такт ее шагам, покачивались две каштановые косы. Плечи судорожно вздрагивали от рыданий. «А что, если она свой человек и заблудилась в этой, не понятной ей, кошмарной жизни? Нет, сначала нужно разобраться, а потом…» — подумал хлопец.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
— Семнадцатый пошел, — тихо ответила девушка.
— Сколько классов окончила до войны?
— Восемь.
— В комсомоле была?
— Была, с сорок первого года.
— Ты что, и теперь считаешь себя комсомолкой?
— Меня никто не исключал, и комсомольский билет есть.
— Подожди, — вдруг остановился Микола. — Вот что, я должен тебя убить, но дарю тебе жизнь. Возвращайся и скажи фашистам, пускай приедут и убьют меня. И не только меня, но и многих других комсомольцев.