Звякнули шпоры. Со скрипом открылась и захлопнулась дверь. Лекарь прощупал мой пульс и наклонился:
— Что болит?
— Ничего, — ответил я, но тотчас в груди у меня поднялась волна и снова екнуло сердце.
— Скавроньский! Помогите Скавроньскому!
Я заплакал навзрыд. Лекарь молча гладил мои плечи.
— Ну успокойся, — сказал он погодя и подал мне воду. — Ты мужчина, а плачешь, как ребенок…
— Я его ненавижу!
— Тише, мальчик! Твое оскорбленное сердце еще пригодится отчизне. Слава Езусу, ты в полном уме. Понимаешь ли, что ты наделал?.. Один пан бог знает…
Но мне было безразлично, что я наделал.
— Пан лекарь! Где Скавроньский?
— Успокойся, он в госпитале. Ему оказана помощь…
Лекарь встал и, налив что-то в стакан, подал мне.
— Выпей-ка это. Тебе сразу станет легче.
И, усевшись на табурет, он начал расспрашивать, где мои родители и есть ли у меня в Варшаве близкие люди.
— А пан Гжегож Хлопицкий тебе не родственник?
— Нет, он только товарищ моего отца.
Почему-то у меня отяжелели веки, и я с трудом говорил.
Глава 4
Я раздетый лежу в кровати. Слегка приподнимаюсь на локте, оглядываюсь. Голые белые стены. Столик. Стул. Через застекленную дверь мелькнуло чье-то лицо. Несколько минут спустя входит лекарь Рачиньский.
— Как спалось? — спрашивает он, присев на кровать и щупая мой пульс.
— Где я, пан лекарь?
— В лазарете. Пульс великолепный…
— Как же я здесь очутился? Не помню…
— Мудрено было бы помнить. Я дал тебе вчера снотворное, и ты спал чуть ли не сутки. Сейчас принесут ужин, и ты обязан съесть все дочиста. Понял?
Я киваю и тихо спрашиваю:
— Пан лекарь, где Скавроньский?
Он внимательно смотрит на меня и отвечает не сразу:
— Скавроньский в соседней палате, — лекарь ужасно закашлялся. — Ему уже лучше, ничего у него не болит, то есть рана не так теперь беспокоит. Ему нужен полный покой, понимаешь? Полный покой! И тебе тоже нужен покой. Вот поешь и постарайся уснуть.
Но я вовсе не хочу спать. Санитариуш приносит мне ужин, я съедаю его и задумываюсь: «Если Скавроньский рядом и в его палате такая же дверь, можно тихонько туда заглянуть».
Когда санитариуш уносит посуду, я встаю и осторожно выглядываю в коридор. Там ни души. Я подкрадываюсь к соседней палате и смотрю. Скавроньский лежит как раз напротив двери. Лежит на спине. Глаза у него закрыты. Он страшно бледен, но на губах едва уловимая улыбка.
«Наверное, снится что-нибудь удивительное и хорошее… Значит, ему действительно легче», — думаю я.
Вдруг кто-то схватывает меня за плечи и с силой оттаскивает от двери.
— Сейчас же на место! — с возмущением говорит лекарь.
Он почти вталкивает меня в палату.
— Кажется, я сказал: Скавроньскому нужен полный покой! А ты… Это называется товарищ! И тебе тоже нужен покой! Ты не должен вообще выходить из палаты.
— Но я же не разбудил его! И сам я здоров! У меня ничего не болит. Почему?!
— Потому! — с сердцем говорит лекарь и, выйдя, поворачивает в двери ключ.
Я сижу на кровати и смеюсь. Смеюсь вслух! Заливаюсь! А все-таки я видел Скавроньского, и теперь мне все равно. Пусть лекарь посердится. Скавроньский лежит через стенку и ему хорошо! Он спит улыбаясь.
Лекарь пришел ко мне еще раз. Дал выпить какое-то лекарство и ушел, ничего не сказав. Довольно скоро я уснул.
Утром лекарь был таким добрым, словно я его и не расстраивал. Спросил, как я себя чувствую, не нужно ли мне что-нибудь.
— Как провел ночь Скавроньский? — спросил я.
— Хорошо, совсем хорошо.
Доктор опять закашлялся и сказал, что у меня больное сердце, что я должен пить валериановую настойку и ландыш.
Я спросил, долго ли еще буду в лазарете. Он не ответил ничего определенного и поспешил уйти. Ну конечно, я был перед ним виноват, но не настолько же, чтобы опять запирать меня на ключ.
Я шагал по палате вперед и назад, смотрел в окно. Оно выходило на какую-то улицу… Вдруг щелкнул замок, и в палату зашел… пан Хлопицкий.
— Здравствуй, мальчик!
Он повернул меня к окну и долго смотрел в глаза.
— Как себя носишь? Да что ты так удивлен?
— Как вы узнали, что я здесь?
— Приложил ухо к земле и услышал. Захотелось тебя проведать.
— А Скавроньского вы видели? — спросил я, совершенно забыв, что не знаю, знаком ли он со Скавроньским.
— Нет. К нему не пускают, — спокойно ответил Хлопицкий. — Но мне пан Рачиньский сказал, что ему гораздо лучше. Только нужен полный покой.
— А мне совсем-совсем хорошо!
— Знаю, знаю… Но все-таки нужно еще подлечиться. Хлопицкий встал и заходил по палате.