Табу на сквернословие, кстати, было отличительным признаком политзэковской аристократии. Новичок, появившийся в зоне, быстро соображал: хочешь принадлежать к верхушке зоны, матерщину забудь. Два бывших уголовника, по-настоящему перековавшиеся в политических, жаловались мне на одного из наших интеллигентов и спрашивали, употребляет ли он мат в разговоре со мной, с моими друзьями. — "Никогда!" — "А вот с нами хлещет как сапожник. Что же, он считает нас людьми второго сорта?" Лагерные эстонцы и латыши, если ругались, то только на русском, на своем языке — никогда. Много лет спустя, когда Андропов раскрыл ворота своим евреям-отказникам, мне рассказывали, что советские переселенцы, особенно околоправозащитная часть, с каким-то особым ухарством матерились по-русски, соревнуясь в изощренности этажей. Но на своем племенном языке они не сквернословили никогда. Мат стал еще одной формой русофобии. Утверждаю совершенно серьезно: одна из ступеней к нравственному возрождению нации — отказ от мата. Уже в наше время ко мне в Москву приехал друг-монархист из Владивостока, которого я решил познакомить с главами патриотических организаций. Один из них, неверующий или почти неверующий, со склонностью к язычеству, так и выплескивал скороговоркой мусор изо рта через две-три фразы. Мой соратник был ошарашен: "Он что, не понимает, что матерящийся лидер — это пустое место?"
На 7-й зоне случились две драки, в одной из которых я участвовал, а к другой был причастен. В обоих случаях виновником событий был мой новый друг, солдат Виктор Семенов. Как-то в сильную жару, в обеденный перерыв (обед в зоне с 12 до 13 часов) мы шли с ним по рабочей зоне и вдруг увидели бассейн. "Я искупаюсь", — загорелся Виктор. "Постой, — предупредил я, — у них тут какая-то фанера с надписью". "У них" — означало — у прибалтов. В ближайшем цехе работали в основном эстонцы, литовцы, латыши, в том числе много молодежи, сидевших уже не за вооруженную борьбу после войны, как "старики", о которых я говорил, а, подобно нам, за "антисоветскую пропаганду" — в их случае это чаще всего была националистическая пропаганда за отделение своей республики (губернии) от России. На 7-й зоне они с нами практически не общались, считали нас империалистами и захватчиками. Это было в 1963-м: на 11-м появились из Тайшета "лесные братья" с курсом на дружбу с русскими антикоммунистами. Что-то вроде: "Националисты всех народов, объединяйтесь!" А здесь было, как в 1962-м на 17-м, в поселке Озерный. Разные контингенты — разная политика. Так вот, этот уголок рабочей зоны, т. е. территории фабрики, огороженной забором, числился как бы "прибалтийским". Между собой эстонцы, латыши и литовцы говорили, естественно, на русском языке. Не изучать же эстонцам литовский и наоборот. На русском языке была и надпись на щите возле бассейна: "Купаться только после 16 часов!" Надпись особенно раздраконила Семенова: "Что за ментовская привычка к режиму?" Я всячески уговаривал Виктора не лезть на рожон. О том же в другой форме галдели подскочившие к бассейну прибалты. Но Виктор был непреклонен. Он разделся до трусов и нырнул в чистую глубину такой желанной воды. Вынырнул, поднялся за поручни и получил удар кулаком в подбородок. Я, естественно, из дипломата превратился в защитника. Мы вдвоем отбивались от целой толпы. Я-то не ахти какой драчун, но Виктор бил хорошо, кого-то швырнул и наземь. Впрочем, это были считанные минуты, потому что появился надзиратель: "Что, драка?" — и приватизаторы бассейна разбежались. Честно говоря, прибалты дрались культурно, просто боксировали, даже в столкновении они, вероятно, думали уже о последствиях. Потому что в зоне главное даже не драка, а ее последствия.
Мы вернулись в жилую зону и, поужинав, собрались у "тубиков". Дело в том, что в углу жилой зоны находился барак для туберкулезников, и жили в этом бараке исключительно "шурики", те самые уголовники, что, схватив политическую статью, были этапированы к нам, в политзону. Возглавлял их признанный всеми (т. е. всеми уголовниками 7-й зоны) вор в законе Панов по кличке "Тигр". По почину Ситко мы уже неоднократно наведывались в их компанию, они любили слушать наши рассказы о Пушкине, Лермонтове, Достоевском, Есенине. При всем том мы, конечно, имели цель приблизить их к православной вере и к русскому патриотизму. Пасху 25 апреля отмечали вместе с ними. Они истово молились, хотя, конечно, у них к Богу дорога довольно долгая. Например, они продолжали подворовывать (это мы узнали позднее) в зоне. Правда, соблюдали принцип: честных зэков никогда не трогали, а только стукачей и ментовских подхалимов. У нас в секции как-то обворовали моего соседа, матерого "коллаборациониста". В лагере зэкам дают одну тумбочку на двоих. Так вот мне попалось делить тумбочку с этим полицаем. Его половинку обчистили полностью, он только что пришел со свидания и начальство позволило ему унести всё; часть продуктов он хранил в каптерке, а часть была в тумбочке. Мою же половинку информированные жулики не тронули абсолютно, даже кусок подаренного сала, так аппетитно мозоливший взгляд. И вот в сей вечер, после бассейна, мы пришли к "тубикам" пить чай. Слух о хипеше в промзоне уже дошел до них. Шурики рвались в бой. Стали вспоминать все свои многолетние обиды на прибалтов. Дескать, на Воркуте в такой-то зоне они все ели сало, а рядом "люди дохли". Литовцы же вообще только и работали на блатных должностях. Им не терпелось расплатиться по векселям. Было не по себе, когда они причитали: "Володю изувечили, Виктор едва ходит". Требование реванша висело в воздухе. Я понимал, что в результате массового столкновения (будут, конечно, и заточки, и колья, и, как знать, финки) зачинщиками случившегося станем, конечно, мы с Семеновым, и нам наверняка дадут новый увесистый срок. Это понимал и Семенов. Я предложил переговоры: "Пусть они попросят прощения!" Тигру и его кодле стало кисло, но он согласился, с тайной надеждой, что гордая Балтия будет непреклонна. Семенов и с ним, кажется, Ситко пошли на переговоры. Прибалты поняли, что и им в сущности из-за пустяка могут в итоге — после массового побоища — добавить кому-то срока. Они извинились перед Виктором. Шурики были страшно разочарованы, но ухватились за меня: "Они Володю избили. Пусть теперь и перед ним извиняются". Я едва убедил их, что "избит" не так уж сильно, а главное: прибалты извинились фактически и передо мной.