В Потьме — пересыльная тюрьма. В лагере есть такое выражение: "Смотри, чтобы не было разговоров на пересылке!" Это означает следующее: в зоне всякого рода критика одного зэка в адрес другого легко перерастает в спор, в склоку, а то и в драку. Поэтому при совместном проживании все попридерживают язык, стараются по возможности не задевать друг друга. А вот когда попадают на пересылку — люди расстаются, языки развязываются, начинают упрекать тех, кто остался в зоне, во всяких грехах и упущениях, срывать на оставшихся досаду. Поэтому при любом непростом обороте дела, когда легко исказить истину, предупреждают: "Чтобы не было разговоров на пересылке!", то есть чтобы потом ты не говорил обратное.
16 января 1976 года я прибыл в ИГУ ЖХ 385/19. Сидело там человек 300–400, в двух больших бараках, один из которых был двухэтажным. Мне достался второй этаж: ходить в туалет на улицу было целым большим путешествием. Посередине зоны — клуб-столовая. Поодаль — пустой нежилой руинированный и заколоченный досками барак. При зоне, конечно, штрафной изолятор. Обо мне слышали. Встретил я и старых знакомых, тех, кто все эти шесть лет, пока я был на свободе, тянул лямку.
В первый же вечер старожилы мне поставили чай. Один новый зэк рассказывал, как он остался было в Америке, но его выманил задушевными разговорами и клятвами сотрудник советского посольства Воронцов. Позже, при демократии, этот Воронцов был послом в Индии и важной персоной вообще.
Дней через десять после моего прибытия освобождался рижанин Федор Коровин, с которым я передал письма ("ксивы") на волю. Встретил здесь "тяжеловеса" с 25-летним сроком Юрия Храмцова, а также бандеровца, того самого, который удачно сбежал в Явасе. Здесь сидел и другой "тяжеловес" — Калинин, сын истинно-православной церкви. Я читал его приговор: летом 1958 года христианина осудили по статье 58–10 (та же "контрреволюционная пропаганда") на 25 лет за то, что кому-то посоветовал "не идти на выборы". Кому-то — "не вступать в колхоз". Тот же "криминал", что и у сидельцев религиозной зоны ЖХ 385/7-1 в Сосновке. Калинин меня поражал своим молитвенным подвигом. Бывало, по нужде встанешь часа в четыре, проходишь мимо каптерки, идя на улицу, а Калинин уже стоит на коленях перед иконой и молится. То есть за два часа до подъема вставал для молитвы!
Каждый день. И при этом всегда выполнял производственную норму. Был он из кубанских казаков, из семьи раскулаченных переселенцев. Их пихнули в товарный поезд и скинули где-то за Уралом: вот вам пустое жизненное пространство! Ни кола, ни двора, и живи, как хочешь! Эксперимент в духе Кампанеллы, Фурье, Сен-Симона, Маркса, Энгельса и зверенышей из пломбированного вагона.
На 19-м была такая особенность: сразу после подъема — хождение вдоль запретки под музыку. В ГУЛАГе, или теперь уже ГУИТУ (Главное управление исправительно-трудовых учреждений), появился строгий приказ: обязательная утренняя физзарядка во всех зонах. Но поскольку политический контингент в основном состоял из пожилых (участники войны с той стороны фронта по-прежнему составляли большинство), то физзарядку нам заменили ходьбой. В 6.00 вскакиваешь, быстро-быстро застилаешь койку и, не успев помыться (это после), мчишься на улицу. В мороз, в снег, в любую погоду — топ-топ-топ, и громкая музыка! Было, конечно, что-то унизительное в этом ритуале.
Меня направили на работу в раскройный цех. В лагере была фабрика по изготовлению футляров для часов. Наши футляры затем шли в Пензу, на часовой завод. Раскройный цех являлся первым звеном производственного цикла: сюда поступали бревна, которые мы раскраивали на доски. Большие тяжелые доски укладывали под пилу, то есть торцевали их и затем обрабатывали дальше, с боков. От нас пиломатериал поступал в сушилку, оттуда — к деревообрабатывающим станкам. В раскройном было тяжело физически, но норма не давила, дышать сосной к тому же было приятно.
Мне рассказали, что в этом цехе за несколько дней до меня работал теперь уже освободившийся зэк-музыкант. Человек этот сызмальства мечтал удрать на Запад, используя гастрольную поездку. Эти гастроли он ждал много лет, ради этого вступил в КПСС, женился (холостяков обычно в зарубежную поездку не пускали) и вообще играл ура-советского человека. Дождался: их оркестр оказался в Мексике. Там он подбивает для компании другого музыканта. Тот соглашается и они ломятся "в убежище".