Через несколько недель по прибытии в этой зоне случился "хипеш" (на лагерном жаргоне — скандал, смута, происшествие). Сергей Пирогов, невеста которого сдала в КГБ его личные ("антисоветские") записи, будучи убеждена чекистами, что ее возлюбленный связан с ЦРУ (потом, естественно, горько раскаивалась), зашел в беседку, где сидели двое, один из которых был чеченец. Случайный обмен репликами привел к ссоре, горячий Сергей треснул горца бутылкой по голове. Все кавказцы вознегодовали. Мы объясняли им, что данный конкретный чеченец связан с лагерной администрацией и защищать его "западло". Не буду сейчас, спустя почти 40 лет, оценивать, правы или не правы лагерные законы. Но действовало всегда четкое правило: если зэк связан с администрацией, с чекистами, в какой бы то ни было форме служил им, он терял всякую поддержку со стороны большинства. Прямое стукачество — это крайний случай, но осуждались и все иные формы коллаборационизма: ношение красной повязки на рукаве, служба в качестве нарядчика, бригадира, библиотекаря, художника (рисовавшего коммунистические лозунги и карикатуры на несознательных), вообще в качестве "активиста, вставшего на путь исправления". В любой лагерной ссоре (драке) человек со стороны не спрашивал, кто из конфликтующих прав, а спрашивал, кто из них "работает на кума" (т. е. активист). Так вот, тот чеченец был таким активистом, возможно, не осведомителем, но — открыто сотрудничал с администрацией. Этот наш аргумент абсолютно не действовал на кавказцев: "Кто бы он ни был, — отвечали они, — мы обязаны его защищать. С нас на Кавказе спросят, что же вы не заступились за своего? Пусть Пирогов просит прощения". Да Сергей Пирогов, при его понятиях о чести и достоинстве, скорее получит новый срок, чем попросит прощения у "суки" (извиняюсь за резкое слово, но в зоне оно было весьма ходовым и означало, естественно, тех самых "активистов"). Собрался наш совет: драться или решить конфликт политическими средствами? Мы с подельником Эдуардом Кузнецовым впервые разошлись во мнениях: он голосовал за драку (соответствующие колья и железные прутья уже готовились), я проголосовал за переговоры.
"Экстремистов" оказалось на два-три голоса больше, и мы стали готовиться к массовому столкновению с кавказцами. Правда, до кровопролития не дошло: лагерное начальство внезапно вывезло на этап того чеченца и нескольких его особо ярых защитников.
На 17-м сидели первые русские националисты: московская группа, которую возглавляли Вячеслав Солонев и Виктор Поленов. Входивший в группу Юрий Пирогов (не путать с однофамильцем, марксистом-ревизионистом Сергеем Пироговым) учился в Литературном институте. Будучи на свободе, они собирали русский фольклор, изучали традиционную русскую культуру и обычаи. Особенность этой группы была в том, что они уже на воле сформировались как убежденные русские патриоты, в то время как большинство других становились почвенниками в лагере. Например, в лагере стал глубоко верующим православным христианином и патриотом России Варсонофий Хайбулин (арестованный за участие в социал-демократической ленинградской группе Виктора Трофимова), а также матрос Георгий Петухов. К вере и русофильству пришел севший за "пропаганду анархизма" москвич Владимир Садовников.