В пятницу 26-го открывается кормушка. Бухгалтер калужской тюрьмы подает бумагу: "Осипов, распишитесь в получении 45 рублей, ваш заработок в лагере. Вы деньги получите завтра, через начальника конвоя, а мне нужна ваша подпись — мы в субботу не работаем". Отлегло от сердца. Значит, я все же освобождаюсь. Угроза отодвигается.
Утром 27 ноября 1982 года меня вывезли из Калужской тюрьмы на воронке в Тарусу и там, в кабинете оперуполномоченного МВД Ерыганова, я расписался в том, что мне объявлен гласный административный надзор, после чего я вышел на свободу.
Зашагал с мешком и чемоданом по улицам Тарусы.
ДЕЛО № 38
28 ноября 1974 года у меня было заурядное дежурство в пожарной охране. Обсуждали итоги последнего пожара. Горело чердачное перекрытие двухэтажной коммуналки. Очаг нашли быстро, в едком дыму вскрыли железную кровлю, проникли внутрь и раздавили Змея Горыныча сразу, не дав опомниться. Приказом премировали: по пятерке на брата. Я слушал своих александровских мужиков вполуха: мне было не до премии. Накануне в моем доме (сторожка кооперативного сада, где жена числилась сторожем) чекисты из Владимира провели обыск. Были изъяты мои черновые наброски, перевод статьи "Другая оппозиция" из журнала "Венский дневник" № 12 за 1973 год, несколько "Открытых писем". Ни одного экземпляра "Веча" или "Земли" не обнаружили. А ведь именно из-за "Вече" и производился шмон. Я вернулся из Москвы в сумерках. Они, пожалуй, прихватили бы и меня, да сорвалось: я не сдержал слова, данного одному серому субъекту, который загодя, дней за пять, очень просил меня в этот день быть дома и вернуть ему какой-то пустейший материал о йогах (в который я и не заглядывал), что сам же и всучил при шапочном знакомстве. Жена рассказывала, как йог прибыл ровно в девять, сильно огорчился моим отсутствием, суетливо завернул "Веды" в пакет и — "до свидания". Свидания, увы, и по сей день жду. Вышел язычник — вошли гебисты: начальник следственной группы УКГБ при СМ СССР по Владимирской области подполковник Евсеев, следователь Плешков (будущий мой основной выпытыватель), два александровских сотрудника райотдела КГБ плюс милиционер в форме. "Оружие есть?" — первый вопрос с порога. Стратеги, мыслят масштабно. Таких не проведешь. Что им журнал "Вече", разное там славянофильство и почвенничество, статьи о Церкви. Они видят сквозь. Как рентген. В отличие от рядовых советских граждан, им ведомо, что журнал "Вече" — очень хитрый, подозрительно безобидный. Курьезный случай: районный чекист подает Евсееву "Архипелаг ГУЛАГ", еще пахнущий французской краской. Шеф наорал на александровского недотепу: "Ты что, не видишь, это же Библия. Мы религиозную литературу не изымаем!" Вероятно, было указание "Архипелаг" не брать во избежание дополнительного шума: Солженицын был выслан лишь девять месяцев тому назад, и все было свежо в памяти. Ночью я включил Би-би-си: передавали протест Сахарова против осуждения Айрикяна. Тогда еще неведомого мне Паруйра, с которым буду вместе голодать и бастовать. Спал мало. И вот утро, 28 ноября. К восьми часам я пришел на работу, в свою пожарку. Не переходить же на нелегальное положение редактору православного журнала. Они явились ко мне на работу часов в десять. Евсеев и Плешков. На черной "Волге". Приглашают проехаться с ними до площади. Там здание милиции и в этом же здании райотдел госбезопасности. В июле 1961 года этот домик горел от рук восставших "хулиганов". Мои пожарники помнили этот день прекрасно. Я отказываюсь ехать, пока они не предъявят мне свои документы. Гася возмущение, внуки Дзержинского подали мне удостоверения. "Теперь все в порядке. Я вижу, что вы — из КГБ, а не самозванцы. Поехали". Как был, в форме пожарного, в синей гимнастерке и синих галифе, набросив только плащ, я сел в "Волгу". Пиджак с карманами, записной книжкой и с разными бумажками ЗАБЫЛ на стуле в комнате отдыха. Потом его заберет жена. Едем. На площади, однако, не остановились. Шоссе на Кольчугино. Елькино — центр сельсовета. Поворот к деревне Рождествено, где — мой дом, проскочили. Значит, дом, где я прописан, но не живу, смотреть не будут. Почему? Спутники еще не успокоились: "Мы — власть. А как вы себя ведете по отношению к власти?" (т. е. — потребовал у них документы). Говорилось еще что-то. Помнится, я сказал Евсееву: "Когда вас незаконно выгонят с работы и выбросят вон, я первый буду выступать за ваши права". Евсеев поежился, промолчал.