Затихнув, «громовержец» нетерпеливо постучал по стенке кареты. «Тпру-у-у-у!» — немедля отозвался возница — русский мужик, севший на козлы на границе. Попутчики отошли до ветру. Остановка выдалась на краю рощи, за ней уже маячили окраины Брест-Литовска. Мужчины с облегчением изучали их сквозь ветви лип в бахроме молодых листьев. Толстой хмыкнул:
— Мы будто отливаем в строю Ольвиопольских гусар.
Князь оценил армейский юмор — гусары полка из резерва Дунайской армии носили доломаны зелёного цвета.
— Да вы и впрямь художник, граф.
По возвращении к карете рядом увидели ещё одну. Её пассажиры направлялись в обратную сторону — к границе. Лошади стояли по разные обочины тракта и тоже воспользовались санитарной остановкой по назначению. Около дымящихся кучек их пары напрыгивала стайка воробьёв.
— Смотрите, Василий Михайлович, до чего в России-матушке предпочтенье всему заграничному дошло, — шутя, но с ноткой досады сказал Толстой. — Даже воробьёв лошадиное дерьмо из-за кордона манит больше, чем родимое.
— Эка вы, Фёдор Иванович, загнули, — отозвался добродушно князь и добавил с улыбкой: — А потом, может, овёс у ляхов действительно слаще.
Граф ничего не ответил и первым забрался в карету.
II
— Эх, князь, вы всю жизнь по заграницам, — обратился к шефу помощник, как только они тронулись. — И вам сложно понять моё неприятие лизоблюдства российского дворянства перед Европой.
— Вот уж не ожидал встретить в вас такого патриота. Вы так органично вписались в европейскую жизнь… Впрочем, это может быть свойством натуры. Слышал, алеуты предлагали вам стать их вождём?
Американец лишь отмахнулся — мол, пустяки, не принимая лёгкого тона разговора:
— Дело не в этом. Я действительно знаю несколько языков, не стушуюсь в любом обществе… Но не забываю, кто я есть по рождению. Прежде всего Фёдор Толстой — русский человек! Да, в опере ценю итальянца Чиморозе, в балете — француза Дидло, в живописи — испанца Гоя… А вот слезу пустить могу лишь у икон Дионисия или от казачьей песни… При Фридланде у нас с войском атамана Платова как-то биваки соседствовали. Вот когда я душу отвёл! Даже карты забросил. Ходил вечерами меж костров, всё слушал пение донских молодцов. И наслушаться не мог…
III
Толстой умолк. Казалось, он мысленно напевает что-то, не смея дать звуку воли. От этого имел сходство с бронзовым колоколом, чьё нутро лизнул растревоженный полусонным звонарём язык. Князь не решился нарушить молчаливого пения. Для него откровением стали и многословность, и сентиментальность записного бретёра. Никак его бравый помощник захандрил? Немудрено — на днях ему опять придётся вернуться к жизни разжалованного в рядовые гвардейского офицера. Когда тот снова заговорил, Верейский даже забеспокоился: уж не читает ли он его мысли?
— Не думайте, что я приуныл оттого, что вместо боливара буду опять носить солдатскую шинель…
Через паузу Толстой ухмыльнулся и помотал головой:
— Недолго мне в ней маршировать!
Князь вопросительно поднял брови, отчего лоб разрезала большая складка. Его помощник по-своему истолковал эту мимику:
— Я не про ваш доклад командованию, Василий Михайлович, речь завёл. Пишите в отчёте что должно. Не хватало, чтобы я ещё сам за себя хлопотал. Война не за горами. А уж в баталии-то я себе эполеты верну непременно. Если, конечно, голову не сложу прежде. Ну да бог не выдаст, свинья не съест.
IV
Казалось, Толстой хотел ещё что-то добавить, но оборвал речь, прислушиваясь к сказанному. Глаза его оживились:
— Кстати, насчёт поесть! Предлагаю, князь, отметить наше возвращение в Отчизну русским обедом. Никаких жульенов и страсбургских пирогов, а уж устриц — тем более! Знаю в этом городке одно местечко м-м-м… Ярославский купчишка один открыл. И ведь не прогадал! Кто напоследок, а кто по приезде вкусить русской еды желает. Отказа, уж как хотите, а не приму.
Верейский картинно поднял руки. Граф, ободрённый этим, хлопнул ладонью в стенку кареты, привлекая внимание, и громко спросил:
— Слышь, ездовая душа, знаешь, где трактир «Иван Ёлкин»?
— Как не знать, ваше высокблагородь!
— Вот и правь туда!
— Не извольте беспокоиться, доставлю в лучшем виде! Но-о-о-о, залётные, шевели копытами немытыми! — засуетился мужик, мечтая получить от барина на водку.
— Иван Ёлкин… Кто таков? — спросил с лёгкой иронией князь.
— О, вы не в курсе?! Сразу видно — наездами у нас. В России так кабаки называют. Мужики азбуки не знают, им хоть какую вывеску напиши — один чёрт ни бельмеса. Целовальники и докумекали еловую ветвь над входом приколачивать. Не накладно, и лапти дорогу знают. Вот этот ярославский и решил так свой трактир назвать. Умно.