«…Из следственного отдела прокуратуры нам сообщили, что по горячим следам преступления задержаны двое подозреваемых, – бесстрастно сообщил женский голос. На экране тут же выскочили фотографии двух каких-то весьма бандитского вида смуглых типов.
«…Руслан Арцыбашев и Иван Стерлигов, ранее осуждённые за хулиганство и разбой, дали признательные показания и активно сотрудничают со следствием…»
Троекуров уронил лицо в ладони, а потом его тяжелый взгляд упал на портрет маслом, висящий над камином. То был портрет самого Кирилла Петровича – в шубе, с гончей у ног, он обыкновенно взирал сверху вниз на посетителей. Троекуров любил украдкой подмигнуть самому себе, когда никто не видит.
Теперь же подмигивать не хотелось.
Усталость висела на шее Троекурова мертвой ношей, и ему думалось, что эти треклятые звонки не кончатся никогда. А перестанут звонить по этому делу – станут по следующему, и так до скончания времен.
И проблема была не только в ограблении ресторана. Помимо усталости Троекуров страдал от странной и вроде бы беспричинной тоски. Вокруг – нескончаемые ряды лиц этих скользких чиновников, которые, как казалось Троекурову, набросятся на него, едва он даст слабину.
У Кирилла Петровича целыми днями ныло где-то за грудиной, на улице было слишком светло и шумно, в доме – слишком темно и тихо, ночь несла только бессонницу, а новый день – еще одну гору бумаг и миллион звонков.
Только присутствие Маши как-то примиряло его с действительностью.Она заглянула в кабинет и хотела было уже пойти к себе, но Троекуров позвал ее и неопределенно ткнул в сторону телевизора.
– Видала? – похмельный язык вяло шевелился во рту.
– Что, много украли? – она без особого любопытства посмотрела на экран.
– …Да… – Троекуров зажмурился – у него стучало в правом виске. – Слушай… Поосторожнее там, а то заезжаешь на лошади своей чёрт-те знает куда…
Маша посмотрела на него – как на чужого, а потом будто решалась на что-то с пару секунд и тут же выпалила:
– Ты почему скрыл от меня про дядю Андрея?
– Что… – Троекуров растерялся. Он не ожидал такого вопроса. – Что скрыл?.. Что я скрыл?..
– Почему? – жестко спросила Маша.
– Да я сам только, мы с ним пару дней… Я вообще в шоке…
– Почему?
– Да мы это… разосрались… по ерунде, не звонил, а тут раз, и всё, и не успел, и нет его…
– Ты был на похоронах? – холодно сказала она.
– Да… – слабо отозвался Троекуров.
– Ты на похоронах был? – повторила Маша, тыкая отца, словно школьника, носом в его собственную ложь.
– Ты как с отцом разговариваешь?! – взорвался Троекуров. – Я тебе покажу голос на отца! А ну, вон отсюда! Отчитывать меня! Он боевой товарищ мой! Друг! Пигалица!
Маша поджала губы, выпрямилась и ушла в темный проем коридора.
Троекурову стало тяжело дышать. Портрет хмуро взирал на него с камина.Маша привыкла к импульсивности отца и была готова простить его за вспыльчивость. Но не пойти на похороны… Она помнила, как дядя Андрей приезжал к ним, когда ей едва исполнилось пять лет, и они все втроем – с отцом – ходили на рыбалку. То есть взрослые удили рыбу, а Маша баламутила ногами воду, поднимая ил со дна, и носилась по берегу.
А теперь дяди Андрея нет. Она зашла на кухню, вытащила из шкафчика полбуханки хлеба и, накинув пальто, выбежала во двор. Обогнув усадьбу, Маша очутилась у гаража, под стеной которого по-прежнему были навалены мешки с цементом. Солдат с покрасневшей от холода шеей все так же перекидывал в тачку строительный мусор.
– Держи, Малаев, – сказала Маша, протягивая ему хлеб.
Тот, смутившись, потупился, но хлеб все-таки взял.
– Спасибо, Марья Кирилловна.
– Да какая я тебе Марья Кирилловна, Малаев? – хмыкнула Маша. – Как Семён?
– Да получше вроде. Вовремя его всё-таки увезли. Если б не папа ваш… – рассыпался в словах солдат.
– Ладно, будь здоров, Малаев, – бросила Маша и побежала к конюшне.
Нужно было еще успеть прокатиться до обеда.Троекуров хотел прилечь – у него ломило спину. Заставив себя встать из-за стола, он направился к дивану, но у окна взгляд его упал на пару мощных машин, заезжающих во двор.
Троекуров чертыхнулся сквозь зубы – отдых придется отложить.
– Чтоб им пусто было, – пробормотал он и с выражением крайнего неудовольствия на лице вновь уселся за стол.
В кабинет просунулась голова Ганина.
– Я тут привел, Кирилл Петрович, как обещал.