– Взрослые люди. Современные… Полюбит! – заливался соловьем Ганин. Он снова залез в ящик и вытащил бутылку виски и два стакана. – А я пока за двоих её любить буду! За двоих! – и Ганин ударил себя кулаком в грудь. – Ей со мной, как за каменной стеной. На руках её носить буду!
Ганин разлил виски по стаканам и толкнул один из них к Троекурову по полировке длинного стола так ловко, словно он бармен, который полжизни провел за стойкой. Довольный произведенным эффектом, он поднял свой стакан и улыбнулся.
Кирилл Петрович на мгновение представил себе, как его дочь, его Маша, проводит с этим человеком всю оставшуюся жизнь. Он сгреб стакан и со всей мочи бросил его об стену кабинета. Осколки брызгами разлетелись по полу.
Маша уже который час собирала вещи. Осознание того, что она больше никогда сюда не вернется, вселяло в нее чувство страха, но она была уверена, что поступает правильно. Впервые в своей жизни Маша собиралась сделать то, что хочется ей. Она разглядывала полки, думая, что сейчас перед ней – вся ее жизнь, распиханная по ящикам и коробочкам, сложенная в альбомы для фотографий, жизнь, с которой нужно сейчас попрощаться.
Отец куда-то уехал еще днем и пока не появлялся – в последние дни он стал таким раздражительным и мрачным, так что Маша боялась с ним заговаривать.
Наполовину собранная сумка с вещами стояла на самой нижней полке шкафа. Маша легла на кровать, но заснуть не смогла, так что просто смотрела в потолок, ждала утра и гадала: станет ли эта ночь последней в отцовском доме и в привычном для нее миропорядке?
Снизу захлопали двери – это вернулся Троекуров. Он тяжелым и быстрым шагом ходил из комнаты в комнату на нижнем этаже. Маша слышала, как он разговаривает по телефону, но слов не различала. И вдруг отец начал кричать.
Маша спустила босые ноги на пол, а потом подошла к двери и тихонько приоткрыла ее.
– …Это не у тебя украли, у меня ! – задыхаясь, кричал Троекуров на неизвестного собеседника. – Мои деньги!..Ага, так и представляю… войду так к ней и… давай, за Ганина Пётр Олегыча! Вперёд, шагом марш! И пошла она, заворожённая… У нас что, Дагестан тут, что ли?
Маша слушала, еле дыша и не веря своим ушам, а потом подумала, что убежать – это единственное дельное решение, которое она приняла в своей жизни.Она встала на заре. Натянула на себя заранее заготовленную одежду – свитер, лыжные брюки, тихо спустила собранную сумку вниз и оставила ее в коридоре. Осталось только забрать зимнюю куртку из гардероба – и можно идти.
– Доброе, – вдруг сказал кто-то за ее спиной.
Она вздрогнула и обернулась: в самом темном углу столовой сидел Троекуров. Он натянуто улыбался – казалось, у него болят зубы. Маше ничего не оставалось, кроме как сесть за стол и позавтракать с ним. «В последний раз», – подумала она про себя.
Троекуров смотрел на дочь, будто ждал, что она скажет что-нибудь, или сам хотел что-то рассказать, но не мог.
– Как спалось?
Он каждое утро задавал ей этот вопрос.
– Нормально, – ответила Маша.
Они неотрывно глядели друг другу в глаза, как вдруг Троекуров ухмыльнулся, издал вялый смешок, а потом вдруг расхохотался так, что и Маша не смогла сдержать улыбку.
– Что?
– Вот такусенькая была, у меня в ладони помещалась… Когда из роддома тебя забирал. А щас вот…
– Всё… – сказала Маша.
– Да уж…
Наверное, именно сейчас ей стоило взять и уйти, сказав, что она пойдет в конюшню, а после забрать сумку из прихожей и ускользнуть через черный ход. Но Маша не сделала этого.
– Я слышала, как ты вчера по телефону говорил… С Ганиным.
Троекуров потупился.
– Да уж… – он сардонически хмыкнул. – Вляпался… С твоим Дефоржем…
– Я уезжаю, пап, – перебила его Маша.
Сначала Троекуров решил, что это какая-то дурацкая шутка. Или что он наконец-то сходит с ума.
– Маша…
Маша уже встала из-за стола, но он успел перехватить ее за запястье.
– Пусти, – спокойно сказала она.
– Стой.
– Ты с ума сошел? Пусти, больно!
– Он – надёжный человек, а тебе такой и нужен…
Маша нахмурилась и попыталась выдернуть руку, но отец держал крепко.
– Пап, не смешно!
– А чего шутить-то? Без шуток, – сказал Троекуров, окидывая взглядом ее свитер и лыжные брюки.
– Пусти! – зло закричала Маша.
– Да не будь ты дурой, дурёха… – вкрадчиво произнес Троекуров. – Послушай отца, хоть раз! Мозгами сделай, сделай правильно….
– Оставь меня, пусти, – забилась Маша, повысив голос.
– Ты что вообще?! Ты что?! Куда?! – зашипел Троекуров. На его лбу вздулась вена. – Я тебе ни копейки не дам. Не дам. Как жить будешь? На что? Ты зарабатывать-то не умеешь. Куда ты без меня? Куда? – он тряс ее за плечи. – Никуда. Маша, ты ж ничто – дура! Что ты? Ничто, пустое!