Он со злостью хлопнул себя по бедру, так что сделалось больно:
— Убеждения, убеждения, дались вам всем убеждения! Да он же из убеждения нарочно за нами подглядывал в Гостином дворе!
Раздвинувши пальцы, словно что-то тяжёлое держал на ладони, Жандр с недоумением протянул:
— Постой, ты мне из этой истории ничего не сказал, отчего?
Его всё продолжало душить от мысли, что Якубович шпионил за ним, он дёргал верхнюю пуговицу, морщился, раздражался всё больше:
— Уж больно противно, шпион что дерьмо, для чего говорить.
Жандр вновь подумал с минуту, затем неторопливо, взвешенно, со значением повторил:
— Говорю, уж такой человек, вот оно что, натура над ним подгуляла.
Распахнувши наконец воротник, сильно двигая шеей, припоминая, как случилось это грязное дело, он едва удерживал негодованье своё, выговаривая сквозь зубы, сердясь на себя, что пришлось по нужде рассказать:
— Подглядел, проследил и Ваське тотчас донёс, что за мерзость такая, враг деспотизма, подлец!
Жандр, сдавалось, наконец напал на своё и твердил, озабоченно сдвинувши брови, кричи не кричи:
— Главное, себя, Якубовичу бы только себя показать, ты заметь.
Себя показать, возмутиться из вздора, наплести чёрт знает чего, на приятеля приятелю донести, что за чёрт, сукин сын, он вдруг удивился:
— И совесть не мучит его?
Жандр с иронией возразил, усмехаясь:
— Полно чудить, Александр, какая в этом деле может быть совесть? Ещё и в заслугу себе возведёт: мол, обманутый друг, обманутый подлецом, непременно, и так далее что-нибудь с обличением, за словом не полезет в карман, оратор гостиных, как есть патриот!
Ему не нравился этот насмешливый тон и не нравились эти слова, попадавшие всё-таки в цель, и он, сжавшись весь, отшатнулся:
— Положим, что так, что Якубович тут жаждал себя показать, да в этой гадкой истории всех гаже-то всё-таки я! Вот что пойми!
Положив ему руку на локоть, дружески сжав, Жандр мягко, проникновенно принялся его успокаивать:
— Полно тебе, Александр, что-то больно мнителен стал, терзаешь себя понапрасну. Каким это чудом ты-то больше всех виноват? Ведь ты ж не стрелял!
Он чувствовал всю его правоту, но в то же время отказывался принять всей его правоты, ребром ладони сильно тёр себе лоб и неопределённо, но мрачно тянул:
— Уж ты мне поверь.
Жандр неожиданно светло улыбнулся:
— Никогда не поверю.
Он всего этого глупого дела пересказывать не хотел, всё до нитки представлялось нехорошо, однако не выдержал этой честной улыбки и язвительно вскрикнул, взглянув как-то сбоку, мимо очков:
— Не поверю, ни за что не поверю, всё вздор, это ж я тогда Дунечку к Завадовскому привёз!
Жандр всполошился, руками всплеснул, запричитал:
— Боже мой, и этого ты мне не сказал! А я-то, я-то терзаюсь в догадках! Как это похоже на тебя, Александр! Ведь я тебе друг!
Услыша собственный крик, обещавший истерику, тяжёлую, стыдную, он себя обругал и начал наконец успокаиваться, быстро трезветь и, совестясь, что в самом деле не рассказал всей истории другу третьего дня, признался с досадой:
— Глупость страшная вышла, об чём говорить?
Поглаживая короткие волосы на макушке, опустив глаза вниз, Жандр растерянно протянул:
— Так вот оно что! Такая оказия! Так за это, выходит, Якубович и вызвал тебя?
Подумав тотчас о том, что слишком жестоко наказан за глупость случайную, мимолётную, однако то и дело нападавшую на него, наказан этой красной пулей в живот, наказан, наказан, браня себя, что не одумался, не остановился тогда, он коротко рассказал:
— Она ко мне вскочила в карету, я Митьке: «Пошёл!», а Митька, не разузнавши ещё, вишь, что от Завадовского я неделю как съехал к себе, к тому и завёз.
Жандр растерялся совсем, даже руку остановил, ладонь задержал на своей голове:
— Вот тебе на!
Он же не думал о Жандре, он негромко, раздумчиво продолжал повествовать для себя самого, сильно надеясь на то, что вины его в этой глупости нет, зная отлично, что безоговорочно и кругом виноват:
— Мне бы от ворот поворот, как увидал, что Митька ошибся, а мне, вишь, весело стало, я засмеялся, дурак.
Наконец встрепенувшись, опустив руку вниз, сцепивши пальцы перед собой, Жандр произнёс с упрёком и болью, верный был друг, за друга тоже страдал: