Разумеется, с волнением следили за происходящим не только тертанцы и тарексийцы, хотя этих болельщиков следовало бы назвать самыми яростными. Зрителям из других стран были не слишком интересны корпорации-монополисты, финансирующие их любимые команды. Жестокая дуэль должна была развернуться и между двумя конкретными гонщиками. Дек Дёрт со всей определенностью заявил, что эта попытка выиграть Чемпионат будет последней в его карьере. Его безнадежной борьбе за полосатую куртку сочувствовали очень многие, даже те, кто никогда за него не болел. Но именно в этот год Тэнс Ниммитон имел шанс завоевать третье чемпионское звание подряд, что стало бы мировым рекордом. Трехкратные чемпионы Мира, конечно, в истории бывали, но пока никто не смог взять три титула последовательно, без значительного перерыва. Любому, кто хоть немного понимал в спорте, становилось ясно, что эти двое будут биться насмерть.
В этих условиях никак не прекращающееся расследование в отношении Ниммитона пришлось ужасно некстати. Оно могло помешать исторической дуэли, событию, которого ждали с азартом и нетерпением. В то же время многие болельщики Дёрта мечтали о том, чтобы чемпион оказался дисквалифицирован и освободил путь их кумиру. Мир грависпорта лихорадило.
***
Дек Дёрт вместе с женой Аеной и дочерью Сэтти возвращался с прогулки домой. Дочь, девятнадцатилетняя студентка, ненадолго приехала домой с биологической станции, где проходила практику, и это она потащила родителей «немного проветриться».
Дек жил в элитном квартале, с заоблачными ценами на жилье, но, сказать по правде, эти дома мало отличались от прочих в городе. Это в далекие прежние времена строили особняки на одну семью, к тому же – фантастика! – на частных земельных владениях. Нынешние элитные дома были все теми же небоскребами, разве что квартиры побольше и дворы чуточку просторнее, но зато располагались они на самой окраине, по соседству с дикой природой. И с длинных галерей или смотровых площадок на крышах можно было любоваться не рядами одинаковых башен, а плавными лесистыми холмами до самого горизонта.
Солнце уже село. Но со стороны города темнота власти не имела, ее разбавлял свет фонарей и окон, превращая в серые сумерки. Зато по другую руку царила непроницаемая чернота. Семья шла по самой границе между уютной, понятной цивилизацией и тщательно восстановленной экологами первобытной дикостью. Мрачные деревья подступали вплотную к мощеной дорожке. Деку невольно вспоминались джунгли Катмонтэ, смеющийся огромный хищник, так что приходилось напоминать себе, что в лесах Тертана сроду подобных зверей не водилось.
Вдруг что-то метнулось прочь с дорожки, да не в лес, а к домам. Аена ойкнула и в ужасе попятилась. Дек мог ее понять: жена видела зверей только в зоопарках, за толстым и надежным стеклом. Пусть даже это существо могло уместиться в ладонях и явно спасалось бегством, страх цивилизованного человека перед диким животным инстинктивен. Так думал Дек, пока его дочь не всплеснула руками и не бросилась за зверем вдогонку.
Когда Дек немного успокоил жену, и они вдвоем догнали дочь, та уже сидела на корточках в темном закутке, где углом смыкались два дома. В этом углу жалось к стене нечто, напоминающее меховую кочку. Торчали треугольные ушки, блестели огромные круглые глаза, да еще отчетливо виднелись острые белые клыки в открытой пасти. Хотя в высоту это чудовище едва ли достигало двадцати сантиметров, выглядело все равно устрашающе.
– Это детеныш тука, – объяснила Сэтти. – Совсем еще маленький. Наверное, и охотиться еще не умеет. Как он сюда попал? Нет, его тут оставлять нельзя, пропадет.
Звереныш тем временем отчаянно шипел, иногда принимаясь рычать. Рычание таким высоким, детским голоском выходило смешное, неубедительное. Казалось, тук и сам это чувствовал, потому что старательно скалил клыки. Сэтти протянула к нему руку, но Аена взвизгнула:
– Ой, не трогай его! Он же тебя укусит! Он заразный. Тебе придется ставить прививки.
– Ма-ам! – Сэтти наполовину обернулась, чтобы глянуть на нее укоризненно. – Нам на станции и так ставят все прививки, сразу. Как, по-твоему, мы работаем с животными?
– Но он тебя все равно укусит, – не сдавалась Аена. – Ты посмотри, какой он злой!
– Он просто нас боится, – рассмеялась Сэтти – Он потерялся, а может, с его матерью что-то случилось, а тут еще мы, такие огромные. Защищается, как умеет.
«А ведь где-то я такое уже видел», – вдруг подумал Дек и усмехнулся про себя. До смерти перепуганный зверек, который старается казаться свирепым, а сам отчаянно нуждается в помощи. И вся эта показная злость – просто от страха, от растерянности.
Сэтти снова протянула руку, необычайно ловким жестом подцепила зверька под живот и прижала к себе. Удивительно, но хищник даже не огрызнулся. Съежился и принялся крупно трястись, не переставая рычать, но уже менее уверенно. Но укусить или вырваться не пытался, и Дек заинтересовался:
– Как ты это сделала? Почему он не кусается?
– Нужна уверенность, – ответила дочь, оглаживая вздыбленную шерстку. – Уверенность и движение навстречу. Я знаю, что хочу помочь, и он это чувствует. С ними только так и можно. Животные все чувствуют.
– Но он все равно рычит.
– Боится. Нельзя же перестать бояться вот так сразу. Но тут важно удивить, – Сэтти рассмеялась. – Он ждет, что его ударят, а я беру и глажу. Он ошеломлен и больше не может сопротивляться. Правда, со взрослыми животными такое редко проходит, – она вздохнула. – Те обычно первыми нападают. Но вот если раненое или больное, то тоже так можно.
Сэтти зашагала по направлению к дому, и родители потянулись за ней. Дек продолжил любопытствовать:
– И часто вам на станции приходится чем-то таким заниматься?
– Редко. Но бывает. Ну вот например, попадает хищник в ловушку. В яму свалится или запутается в чем-нибудь. Знаешь, от людей еще столько всего по лесам осталось! Рук не хватает убирать. Ну вот, находим мы такого зверя, а он отбивается изо всех сил. Иногда даже усыплять приходится, – стреляем такой ампулой из ружья. Но вообще стараемся без химии. В любом случае, получается не очень ласково. Когда и рогатиной прижимать приходится, и вообще по-разному. Но мне рассказывали, что после того, как ты зверя освободишь, он на тебя никогда не бросится. Даже если хищник и голодный. Смотрит такими круглыми ошеломленными глазами, а потом убегает.
Дек кивал, невольно начиная улыбаться. Ему казалось, что его посетила неплохая идея. Но тут очнулась Аена.
– Да куда же ты его тащишь? – почти испуганно спросила она у дочери.
– Пока домой. А потом увезу на станцию. У нас там есть поблизости несколько самок тука с детенышами, может, кто-нибудь его примет. А если нет, придется приручать. Научим охотиться, и пусть живет. Будет у нас на станции ручной тук.
– Животное – домой? – Аена пришла в ужас. – Кто же держит дома животных?
– Ой, да я же скоро улечу, – отмахнулась Сэтти. – Несколько дней потерпим.
Остаток пути они спорили о том, как можно содержать дома дикого зверя, чем его кормить, и куда, в конце концов, он будет гадить. Звереныш тем временем совсем притих, перестал не только рычать, но даже дрожать.
Дома, едва дочь опустила зверька на пол, он немедленно кинулся в угол и забился под декоративный столик. Укрытие крайне ненадежное, но другого он обнаружить не сумел. Тук съежился и принялся скалить зубы на Дека, который теперь испытывал к нему огромный интерес. Эта случайная жизненная метафора казалась необычайно точной. Злобный, умеющий постоять за себя хищник, попавший в незнакомую обстановку и вынужденный защищать свои интересы. Растерянный, напуганный, не доверяющий никому. Нуждающийся в помощи. И если удастся сейчас поладить со зверьком, то потом, возможно…