Следствие о распространении стихов «На 14 декабря» длилось долго. По этому случаю был арестован ряд лиц, хранивших запрещённые стихи. Потребовалось более года, прежде чем дело прошло все бюрократические инстанции и поступило в Государственный совет.
Будучи вызван на допрос, Пушкин объявил насчёт стихов А. Шенье, что «оные никак без явной безсмыслицы не могут относиться к 14 декабря»[108].
Насмешливые слова по поводу «явной бессмыслицы» выдвинутых обвинений рассердили сановных старцев. Сановники усмотрели непочтительность, проявленную известным стихотворцем в отношении членов Государственного совета «в неприличных выражениях его в ответах своих…»[109]
28 июня 1828 г. члены Госсовета подписали протокол, на основании которого военный генерал-губернатор 18 августа предписал главному полицмейстеру взять подписку с известного стихотворца Пушкина, «дабы он впредь никаких сочинений, без рассмотрения и пропуска оных цензурою, не осмеливался выпускать в публику… между тем учинить за ним безгласный надзор»[110].
Решение о надзоре продиктовано было, очевидно, условиями военного времени, когда власти проявляли бдение по поводу любых признаков крамолы. После вызова к полицмейстеру Пушкин взялся за перо, чтобы написать протест Бенкендорфу. Но черновик письма остался незаконченным.
Тем временем над головой стихотворца сгустились новые тучи. В мае 1828 г. дворовые люди дворянина Митькова подали донос на господина, а затем передали митрополиту петербургскому Серафиму рукописный список «Гавриилиады». Сведения об этом богохульном сочинении поступили в III Отделение уже во время суда над декабристами. Жандармский полковник И.П. Бибиков назвал среди других мятежных стихов, которые разносят пламя восстания и нападают на святость религии, «Гавриилиаду», «сочинение А. Пушкина»[111].
Но текст поэмы попал в руки судей только весной 1828 г. Митрополит передал рукопись статс-секретарю Н.Н. Муравьёву. 29 июня Государственный совет постановил взять к допросу Митькова, а 3—5 августа военный генерал-губернатор лично допросил Пушкина, требуя от него признания в авторстве. Поэт некогда уже был сослан в ссылку за несколько атеистических строк. Теперь ему грозило куда более серьёзное наказание. Он мог угодить в монастырь или же в тюрьму. В обществе знали, что «Гавриилиада» — творение Пушкина, но власти не могли уличить его, так как у них не было ни автографа поэмы, ни подписи автора на тексте. Защищаясь, Пушкин говорил, что получил рукопись неизвестного автора от кого-то из офицеров гусарского полка. Дело было доложено царю в его балканской ставке, и тот приказал узнать у Пушкина, «от кого получил он в 1815-м или в 1816-м году, как то объявил, находясь в Лицее, упомянутую поэму…»[112]
В сентябре Николай I велел вновь спросить поэта о том же, но на этот раз «моим именем». 2 октября 1828 г. военный губернатор вызвал стихотворца к себе и ознакомил с царской резолюцией, «на что, — как значится в протоколе допроса, — Пушкин по довольном молчании и размышлении спрашивал, позволено ли ему будет написать прямо государю императору и, получив на сие удовлетворительный ответ, тут же написал к его величеству письмо и, запечатав оное, вручил его графу Толстому». (П.А. Толстой допрашивал поэта вместе с Голенищевым-Кутузовым.)[113]
Текст этого письма Пушкина известен лишь в копии, напоминающей пересказ. В нескольких строках Александр Сергеевич каялся в «шалости, столь же постыдной, как и преступной», совершённой им по молодости в 17 лет. (На самом деле — в 21 год.)[114]
Итак, Пушкин и на этот раз отклонил требования генерал-губернатора и сановников о признании своей виновности и, оставив их в неведении, выразил полное пренебрежение к ним. Его признание предназначалось для одного монарха, который как раз в то время вернулся в столицу после победоносной кампании на Балканах.
Государственный совет продолжал похвальные хлопоты по обнаружению автора «Гавриилиады». Но на очередной докладной записке статс-секретаря Н.Н. Муравьёва Николай I начертал резолюцию: «Мне это дело подробно известно и совершенно кончено»[115].
Решение императора лишний раз обнаружило, сколь малое значение имел «высший орган» империи.
Дело было прекращено личным распоряжением Николая I, а сановники так и не получили ответа на поставленные в ходе следствия вопросы.