Самодержец разговаривал с Пушкиным наедине, а потому вполне надёжными можно считать лишь сведения, полученные из первых рук. Когда Николай I, как он сам рассказывал М. Корфу, спросил Пушкина между прочим, что бы он сделал, «„если бы 14 декабря был в Петербурге?“ — „Был бы в рядах мятежников“, — отвечал он не запинаясь»[19].
Краткое и энергическое заявление соответствовало характеру Пушкина. Оно бросало тень на одного лишь говорившего[20].
Друзья настоятельно советовали Пушкину добиваться от царя прощения. Отвечая им, он писал: «…я желал бы вполне и искренно примириться с правительством». До казни декабристов он верил, что может «условиться с правительством (буде условия необходимы)»[21]. После казни декабристов эти надежды поколебались. Однако царское прощение изменило всю ситуацию[22].
Центральное место в прошении Пушкина занимали слова о том, что он раскаялся и не намерен «противуречить моими мнениями общеприятому порядку». Вопрос о полном отказе от антиправительственных мнений был делом совести, и поэт его не касался. Император потребовал разъяснений. Разговор вступил в критическую фазу. Николай I описал этот момент подробно и вполне беспристрастно: после прямого вопроса Пушкину: «переменился ли его образ мыслей и даёт ли он мне слово думать и действовать впредь иначе, если пущу его на волю… он (Пушкин. — Р.С.) очень долго колебался и только после длительного молчания протянул мне руку с обещанием сделаться иным». Самодержец требовал изменить образ мысли, т.е. взять на себя обязательство думать так, как угодно правительству. С этим и были связаны колебания поэта. То, что подданный долго молчал, прежде чем ответить императору, было невежливостью, даже дерзостью с его стороны.
Рассказ Николая I имеет документальное подтверждение. Вскоре после беседы Бенкендорф уведомил Пушкина, что его величество «не сомневается в том, что данное русским дворянином государю честное слово вести себя благородно и пристойно, будет в полном смысле сдержано»[23]. Так истолковал император обязательство поэта «быть иным». Оно означало «вести себя благородно и пристойно», т.е. касалось внешнего поведения, но не образа мысли.
Николай I был доволен результатами беседы с Пушкиным. Монарх был уверен, что ему удалось завоевать симпатии поэта, и его впечатление не было ошибочным. Подданный покинул его кабинет с глазами, полными слёз.
Николай I, как можно догадаться, не только требовал от Пушкина полной откровенности, но и сам не скрывал от собеседника трудностей своего положения и своих тревог. Именно это порождало у собеседников чувство полного взаимопонимания.
Польский поэт А. Мицкевич встретил Пушкина в Москве в октябре 1826 г., и они стали друзьями. В 1837 г. Мицкевич опубликовал в Париже заметку, в которой воспроизвёл рассказ Пушкина о встрече с царём после коронации. Заметка относится к числу ранних документов, заслуживающих доверия. По словам Мицкевича, во время беседы «царь почти извиняется перед Пушкиным в том, что завладел троном… он оправдывался, поощрял поэта писать…»[24]
Николай I никогда не забывал о том, что его дед и отец умерли насильственной смертью, были убиты дворянами-заговорщиками. В дни мятежа 14 декабря та же участь грозила ему самому и членам его семьи. Сетования царя не были лицемерными.
Литературная беседа
Полагают, что уже при первой встрече Пушкин заговорил с царём о Петре и помог ему найти маску и приноровиться к новой для него роли монарха — наследника пращура[25].
Однако Николай I был членом царствующей династии, и вряд ли ему нужны были подсказки насчёт роли. Что касается Петра Великого, просвещённые Романовы всегда поддерживали его культ.
Считают, что одной из главных тем беседы были реформы, необходимые России[26]. Но едва ли это справедливо. Напомним, что Николай I вёл долгие беседы о реформах и с подследственными декабристами. Пушкину надо было доказать свою лояльность трону, а потому ему следовало избегать опасных сюжетов.
О чём же говорили поэт и царь? Не следует фантазировать на эту тему. Более надёжный путь — поискать опору в источниках, в переписке поэта. Ещё в 1825 г., убеждая Пушкина обратиться к государю за прощением, друзья старались подыскать доводы, которые бы подействовали на монарха.
19
Русская старина. 1899. № 8. С. 310. Характерная фраза: «Он [Пушкин] наговорил мне пропасть комплиментов насчёт 14 декабря», — как показал Н.Я. Эйдельман, отсутствует в автографе дневника Корфа и в первом посмертном издании его записок; она появляется лишь во втором издании.
20
В мемуарах Хомутовой эпизод передан иначе. Повествуя от имени Пушкина, Хомутова пишет: Император долго беседовал со мною и спросил меня: «Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14 декабря?» — «Неизбежно, государь, все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них». Хомутова была писательницей, и её беллетризованные записки напоминают скорее анекдоты из жизни Пушкина, чем стенографическую запись. Мог ли Пушкин ответить царю, что непременно принял бы участие в мятеже на Сенатской площади, потому что
22
Беседа с монархом менее всего напоминала допрос. Именно поэтому Николай I счёл возможным мимоходом задать поэту вопрос о его возможном участии в мятеже. Даже когда во время следствия по делу декабристов один из судей, Чернышев, спросил декабриста М.А. Назимова: «Что вы сделали бы, если бы были в Петербурге 14 декабря?» — Бенкендорф тотчас прервал его словами: «Послушайте, вы не имеете права задавать подобный вопрос, это дело совести».
25
По мнению Ю. Лотмана, император весьма неуверенно чувствовал себя на троне после жестокого подавления мятежа в армии; ему нужно было время, чтобы найти новую маску и приноровиться к новой роли; Пушкин, можно полагать, обратил внимание Николая на сходство положения его и Петра I, начавшего с подавления мятежа и казней. «Можно себе представить, какая радость охватила Николая, когда он услыхал от Пушкина такое сравнение, — писал Ю. Лотман. — Он получал роль, и роль высокую, торжественную… Вспышку радости Николая Павловича можно понять»