– Стало быть, вскоре Наталья Владимировна покинет двор?
– Все верно. Она останется придворной дамой, но не фрейлиной. Признаться, от этого мне даже грустно. Мы знакомы уже много лет, и я знала, что однажды этот день настанет, однако… не была к нему готова.
– Вы были так уверены, что первой замуж выйдет именно она? – поинтересовался Виктор Андреевич. Искоса взглянув на него, Элен заметила лукавую усмешку и тихо фыркнула.
– Не была. Но отчего-то все равно знала, что будет именно так. Я излишне серьезна, внимательна и честна, чтобы так легко встретить будущего мужа. Я не такая кокетка, какой была Аннет, и уже давно не так непоседлива, как Китти сейчас. Я сужу по поступкам, а не по словам или титулам – оттого количество достойных претендентов уменьшается само собой.
– Павел Никитич не торопится выдать вас замуж?
Не сдержавшись, Элен взглянула на него. Его легкая усмешка исчезла, уступив место привычной серьезности. Светлые глаза смотрели так пристально и пронзительно, словно он стремился увидеть и узнать даже то, что она не осмелилась бы сказать.
– Почему вы спрашиваете, Виктор Андреевич? – шепнула Элен, выдержав его взгляд. Он не ответил – даже не дрогнул. – К чему было то ваше письмо?
На короткий миг Виктор опустил глаза, затем подался на шаг ближе. Теплая ладонь коснулась холодных женских пальцев, укрытых кружевной перчаткой.
– Знаете, когда я встретил вас впервые – тогда, зимой – то отнесся если не с предубеждением, то, по крайней мере, с опаской, – твердый мужской голос зазвучал хрипло и неуверенно, выдавая волнение. – Мне всегда казалось, что при дворе невозможно встретить кого-то столь чистого и искреннего, необремененного ханжеством и фальшью. В первую же встречу вы показали, насколько я ошибался. Показали, что даже при вашем статусе можно оставаться самим собой и поступать так, чтобы на душе царил покой. Я не ожидал, что наше знакомство продолжится, что вы откроетесь мне с таких сторон, о которых я не имел и представления. Вы сильная, великодушная, умная, удивительно прозорливая и невероятно прекрасная. Потому я не верю, что вы не знаете, к чему было мое письмо. Прошу, Элен, дайте мне сказать, – мужская рука сжалась сильнее, не дав ей заговорить. – Я много думал о том, какое место вы стали занимать в моей жизни. Гадал, как все сложится, лелеял надежду и раз за разом отказывался в нее поверить. Я слишком боялся правды.
– Тогда что изменилось?
Взгляд Виктора вспыхнул мягким огоньком.
– Должно быть, я сам. История поручика Раевского и Натальи Владимировны заставила меня понять то, что я так долго пытался отрицать. Как бы я не старался, что бы я не делал, мне уже не удастся что-либо исправить. Я могу лишь принять реальность, в которой вы давно стали для меня самым близким человеком. Ваше общество стало для меня отдушиной, и я не готов делиться им с кем-то еще. Элен, вы сказали, поручик больше не желает терять времени. Я тоже больше не желаю.
Воцарившуюся тишину нарушал только тихий плеск воды и неслышное дыхание двух людей, не сводивших друг с друга глаз. Судорожно вздохнув, Элен первой отвела взгляд, огляделась вокруг и улыбнулась, украдкой смахнув побежавшую слезу.
– Мне казалось, возвышенные речи – не ваш удел.
Тихо прыснув, Виктор с улыбкой кивнул.
– Все так. Но я сказал, что готов попытаться.
Его рука дрогнула, когда Элен попыталась освободить ладонь, но вместо этого она осторожно сплела их пальцы воедино, затем встретила его взгляд искрящимися от счастья глазами. Он был прав, когда говорил, что она всегда понимала его без слов.
Все дело в том, что его сомнения были прекрасно знакомы и ей.
Он не учел только того, что ей и впрямь не было дела до его положения. Будь он чиновником низшего ранга или главой департамента полиции, коим его уже сейчас видел Илья Алексеевич, это не имело бы никакого значения.
Он бы все равно оставался Никифоровым Виктором Андреевичем, судебным следователем, невозмутимым, неуступчивым, немногословным, хмурым и проницательным – и оттого невероятно ей родным.
– Отец просил вас к нам на ужин, – тихо сказала Элен. Виктор согласно кивнул. – Пойдемте?
Весь путь до дома дипломата Штермана они молчали, впрочем, так и не разжимая рук. Каждый думал о том, как их собственные страхи закалили их и помогли прийти к тому, что они обрели сейчас. Элен не могла не думать о разговоре с другими фрейлинами, когда Мари – кто бы мог подумать, что однажды она получит такой совет от нее! – сказала ей, что, упущенное время есть самое большое сожаление в жизни. Она вдруг подумала обо всем, что с ней произошло: о гибели Марфы, о никчемной смерти Аннет, о Лидии, ставшей ей младшей сестрой – и неожиданно поняла, как глупо было бояться. Все уже было предрешено в тот холодный снежный день, когда она вошла с чашкой горячего чая в библиотеку, где ее ожидал на допрос следователь.