– Не может. – Карсуэлл предложил Йену понюшку из украшенной эмалью табакерки. Йен отказался, но ему пришлось подождать, пока его друг вкушает наслаждение от неприятной, но модной привычки чихать до тех пор, пока на глазах не выступят слезы. – После многих лет супружества его жена так и не понесла. Она одна из дочерей Харкорта.
Йена передернуло.
– Если она хоть немного похожа на своих сестер, трудно себе представить, чтобы Ренсдейл особенно усердствовал с этим.
– По словам моего родственника, она была уродлива, и к тому же мегера. За четыре сезона в Лондоне ей никто не, сделал предложения, и Харкорту пришлось удвоить размер ее приданого. Ренсдейл ухватился за эту сделку.
– Прекрасная сделка – жена-ведьма и никаких наследников. Надеюсь, приданое стоило тех мук, которые он теперь испытывает. Неудивительно, что подростки предпочли переехать к дяде, хотя супруги Ренсдейл остаются их опекунами. К несчастью, дядя уехал – отбыл на войну. Мне придется написать Ренсдейлу.
– То-то он будет счастлив.
– Мне от всего этого тоже мало радости. Ему следовало получше присматривать за юнцом и не позволять ему самостоятельно бегать по Лондону.
– Дело в том, что мальчик – существо болезненное, как сказал мой родственник. Он приехал в Лондон, чтобы посоветоваться с врачами.
Йен вспомнил, каким легким показался ему мальчик, когда он нес его, и удивился, почему тот не в школе.
– Черт побери! Я ранил больного человека.
Глава 4
Среди превратностей судьбы гордый мужчина стоит не сгибаясь, точно дуб.
Среди превратностей судьбы разумная женщина гнется, точно ива. Кто из них сломается первым?
Лихорадка началась в ту же ночь. Йен не знал об этом допоздна, потому что Карсуэлл заставил его отправиться на званый обед к леди Уолтем, чье приглашение он получил заранее.
– На пустом месте сплетни расцветают пышным цветом, – сказал ему Карсуэлл. – Если ты не придешь туда и не опровергнешь слухи, они разрастутся, как волшебные бобы, и дотянутся до неба. Но если будешь держаться так, словно ничего не случилось, семена просто не дадут всходов.
– Ты что, занялся сельским хозяйством?
– Чтобы марать руки? Ни за что. Но я знаю высший свет и любителей сплетен. Они решат, что тебя ранил этот трус или что ты убил его и увез его тело из Англии на корабле; Одному небу известно, какие истории они состряпают, если им не за что будет ухватиться.
Йен уехал на весь вечер, послав с лакеем записку Ренсдейлу, чтобы не дожидаться почты. После обеда он отправился с другом на бал, а потом на раут, где в маленьком помещении собралось слишком много людей.
Он танцевал, пил, сыграл пару партий в карты. Ел омаров, запеченных в тесте, и расточал фальшивые комплименты хозяйкам. Поддерживал разговоры о погоде, о войне, о том, кто с кем будет танцевать очередной вальс. Если кто-то заводил речь о Пейдже или о дуэли, он доставал монокль, рассматривая собеседника с аристократическим высокомерием, и пропускал его вопрос мимо ушей. Затем, улыбнувшись, кивал и уходил.
Он не обращал внимания на намеки и подмигивания касательно будущего леди Пейдж, которые бросали мужчины за портвейном или игроки в карты, отметая их взмахом своей ухоженной руки и едва заметным порицанием в голосе:
– Джентльмен не станет трепать имя леди.
И этот джентльмен поклялся никогда не иметь дело с этой особой или с ей подобными. К счастью, делишки леди Пейдж его больше не касались. Он прекратил с ней отношения, как только Пейдж стал выказывать возмущение. К сожалению, это произошло, лишь когда этот грязный тип уже послал ему вызов, то есть слишком поздно.
Как бы то ни было, Йен порвал с женщиной, которая никогда ничего не значила для него, была просто источником поверхностных наслаждений и не вызывала ничего, кроме легкого зуда. Мона сама постелила себе постель, обзавелась будуаром в беседке, ложем в сарае, койкой за кустами. После этого ее никогда больше не будут принимать в обществе.
Если Йен слышал шепотки о Неистовом Мардене, он их тоже игнорировал. Его друзья знали, что это прозвище дали ему за дерзкие скачки с препятствиями на бегах, а не за дурной нрав. Он был хладнокровен, держал себя в узде. Он был истинным джентльменом, человеком праздным, его слегка скучающее безразличие говорило лишь о том, что он размышляет об очередном подношении в театре «Друри-Лейн».
Господи, думал граф, ему следовало бы предложить роль в новой пьесе. Мышцы лица ныли от не сходившей с него любезной улыбки, шея затекла от необходимости высоко держать голову, его тошнило от всего, что он съел и выпил за этот день, растянувшийся на половину ночи.
Наконец ему перестали задавать вопросы и шептаться у него за спиной. Теперь все перемывали косточки леди Ингерсолл, ее полнеющей талии и красивому главному садовнику. Да будут благословенны те, кто способствует всяческому произрастанию и дает Лондону возможность поболтать о чем-то, кроме неудачной дуэли!
Даже Йен уже почти поверил, что в его жизни все в порядке, если не считать несварения желудка, и верил до тех пор, пока не ступил на дорожку перед своим домом. Выйдя из кареты, он угодил ногой прямо в доказательство присутствия своих незваных, нежеланных и неизбежных гостей с их мерзкой собакой.
Босой, в отвратительном настроении, он вошел в дом и тут же повысил одного из своих лакеев до должности псаря, поручив ему заботиться о глухой как пень кусачей собаке и сопутствующей ей грязи.
Затем он отправился в библиотеку, впереди шел дворецкий Халл, который проверил, достаточное ли количество свечей горит в комнате, наполнены ли графины, разведен ли в камине огонь, поскольку вечер был весьма прохладный.
Он был предельно заботлив, и Йен понял, что дворецкий хочет что-то сказать.
– Как там мальчик? – спросил он с замиранием сердца. Проклятие, Карсуэлл был не прав, подумал Йен. Ему следовало оставаться дома, а не развлекаться, точнее, не делать вид, будто он развлекается. Нужно быть просто скотиной, чтобы отправиться на бал, в то время как его гость – его жертва, – быть может, смертельно болен.
Халл ответил:
– Хирург вернулся, и оба врача. Они не сошлись насчет методов лечения, но все согласились, что жара следовало ожидать.
Значит, между этими шарлатанами есть несогласие. Йену следовало быть здесь, а не оставлять дом без присмотра. Он надеялся, что Хопкинс и экономка знают, как ходить за больным, в то время как сам он не знает.
– И этот человек по имени Макелмор, – продолжал не без презрения дворецкий, – тоже был здесь. Вошел через парадную дверь. – Ноздри у Халла задрожали от возмущения. – Он побывал в комнате у больного, потом сказал, что вернется утром, чтобы поговорить с вами, милорд. Я все же сообщил ему, что он должен пользоваться ходом для слуг. То, что он сказал в ответ, нельзя повторить в доме джентльмена.
Йен был уверен все, что сказал старый моряк, говорилось и раньше, только не в таких красочных выражениях.
– Я приму его, какой бы дверью он ни воспользовался.
– Слушаюсь, милорд, – сказал Халл, шмыгнув носом, и повернулся, намереваясь выйти.
Ну вот, дворецкий обиделся. Йен окликнул его:
– У нас трудные времена, Халл. Мы должны поступать соответственно.
Халл наклонил напудренную голову:
– Воистину так, милорд. Я счел обоснованным беспокойство верного слуги тем, что его юный господин испытывает боль.
– Боль? Мальчик испытывает боль, и никто из этих дураков лекарей не может ему помочь?
– Я думаю, использование опия при ране на голове лежит в основе разногласий врачей. Уснет и может вообще не проснуться.
Йен потянулся за бутылкой. Все равно за какой. Боль в животе не проходила. Может, ему принять опий? Спиртное не притупляет боль. Потом он остановит часы, чтобы не тикали, по крайней мере, у него в голове. Иного способа побороть время и пережить эту ночь он не мог придумать.