- Ты знаешь, - ответил он. Улыбка в глубине его глаз, тонущих под сводами светло-каштановых стекол, не гасла. Какая-то молоденькая девчушка вылупилась на него с балкона на втором этаже и застыла с открытым ртом. Он подмигнул ей и послал воздушный поцелуй. Девчушка обалдело замигала. Рыжая облезлая собака пристроилась за нами и теперь шла у его левой ноги с важным видом, выпятив вшивый хвост трубой.
- Ничего я не знаю, - резко возразил я. - Времена меняются. Все зашло слишком далеко, эта глупость. Я считаю себя свободным от всего, что было. Посмотри, им больше не нужен я. Может быть, даже не нужен ты.
Он вздохнул. - «Ты всегда был таким упрямым». Мы вышли на небольшую асфальтированную площадку, увешанную сохнущим на веревках бельем. На ветке высокого клена, склонившейся метрах в шести над землей, одиноко повис чей-то заброшенный розовый плюшевый мишка. Слева, у обвитой зеленью деревянной изгороди, стояла небольшая завалинка. Вытянутая дощечка на двух округлых толстых бревнах, втопленных в землю. Мы подошли к ней и присели.
- Все это - сажа и копоть, то, о чем ты говоришь, - произнес он, стягивая с шеи непоседливый шарф и засовывая его в карман куртки. - Это уходит. Достаточно хорошо протереть поверхность, и зеркало засияет снова.
К нам - к нему подошли двое мужиков, с виду алкоголиков, явно непотребного вида, в изношенной замызганной одежде. Один из них, повыше и помощнее, держал в руке бутылку «Русской» и два стаканчика. «Не откажешься?..» - спросил он его, мужчину в очках, протягивая один из стаканчиков. - «Выпей с нами, ты хороший мужик.» На лице алкашей отчетливо выделялись их носы.
- Если по последней - то да, - сказал он, принимая стакан и подставляя его под льющуюся жидкость.
- Эх, ма!.. - воскликнул тот, опрокидывая стакан и передавая его второму. Мужчина в очках тоже выпил одним махом, глаза его потеплели еще сильнее.
- Водка-зверь, водка-дрянь, - неожиданно трезвым голосом сказал второй, непричесанный и небритый мужчина. Кончаймо с ней, Петро. Чур я завязал.
- Правда твоя, - пробурчал Петро и вдруг отбросил еще полупустую бутылку в кусты, резким брезгливым движением. - Спасибо тебе, добрый человек, - обратился он к моему знакомому, - Что не забыл нас. Ну идем, Микола.
Они обняли друг друга и ровным шагом пошли в сторону.
- Это - ничто, - спокойно сказал я. - Через неделю они снова начнут пить. А через месяц «Микола» прибьет свою жену по пьяни так, что она не сможет больше ходить. Я виже ее беспомощное багровое лицо, на котором страдание. Почему?
- Выбор за ними, - он пожал плечами и внимательно посмотрел на меня, прямо в глаза, что мне стало неуютно. Он видел меня. - И ты не виноват. Ты делаешь то, что должен. И я. Я нужен им, но они еще не способны. Поэтому я иду к ним. - Он встал со скамеечки и огляделся. - Например, вот этот дом.
Тихое пятиэтажное здание с пошарпанными бледно-желтыми стенами простиралось перед нами. Сбоку прилегали убогие палисадники. Во дворе бегали друг за другом сексолюбивые коты всех мастей и раскрасок. На крыше уселась парочка голубей.
- Он будет первым. За ним второй, третий. Неважно, сколько их будет. Важно, чтобы каждый понял, что он может быть другим, - его глаза сияли, как и солнце, отражающееся в стеклах очков. - Тем, кем он по-настоящему хочет. Без шелухи и с крыльями, понимаешь? И я научу их.
Мы помолчали, думая каждый о своем. Рыжая дворняга, дотоле сидевшая у его ног, отползла в сторону и улеглась на траву, высунув язык. Ветер совсем затих, словно повиснув над нами невидимой грозовой тучей.
Я знал, о чем он сейчас думает, и что он скажет. Наверное, как и он легко угадывал меня, сквозь годы и заслоны, которые я ставил, не желая быть узнанным им.
- Пойдем со мной, - тихо, почти беззвучно позвал он. В его голосе звучала просьба, нет, даже мольба. - Как в самом начале, плечо к плечу. Мы вместе подарим им свет.
- Ты не знаешь, чего ты просишь, - одними губами прошептал я.
- Я знаю, - его обжигающие глаза проникали в меня, вытягивая те хрупкие разрозненные травинки, которые стремились ему навстречу, объединяя и концентрируя их в единый пучок. Я чувствовал, что он прощает и оправдывает меня... и почти ненавидел его за это. Мириады песчинок времени я провел, находя себе оправдание - и никогда не мог простить себе столь бесцельный труд. Ничто есть ничто - я выполняю то, чему предназначен, иначе не способно быть. И все же - как это ГРУСТНО...
- Я не могу, - с трудом выдавил я, и его улыбка чуть померкла. Та ослепительная улыбка любви и вечности, которой он был проникнут насквозь, в любом своем обличии и воплощении. Она душила меня, но если б я захотел умереть - то умер бы проникнутый агонией ее медленного лучистого огня. - По крайней мере... не сейчас.