Если ты сообщаешь властям о преступном деянии, ты должен ожидать, что у тебя потребуют доказательств. Пушкин пишет в конце письма : “Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю”. Письма, с. 166—167.
То есть получается так : я, Пушкин, перед лицом правительства и общества обвиняю уважаемого человека, представителя другой державы, в позорной гнусности, а доказательств представлять не намерен. Но какой разумный человек мог ожидать, что подобная позиция будет принята адресатом письма, то есть правительством императора Николая ?
7. Письмо Бенкендорфу было отправлено 21 ноября, а 23 ноября император дал Пушкину аудиенцию. Письма, примечания, с. 337.
Мы не знаем, что было сказано во время этой встречи. Только со слов Вяземского стало известно, что Пушкин якобы обещал императору не предпринимать ничего в этом деле, “не предуведомив его заранее”. Стелла Абрамович. Предыстория последней дуэли Пушкина. СПб., 1994, с. 139. Далее — Абрамович.
Не предуведомив о ч e м ? О том, что он собирается послать кому - то вызов ? То есть совершить поступок, по закону караемый повешеньем ? Но вопрос состоит не в этом. Вопрос в том, почему Пушкин не рассказал никому из близких о содержании этого разговора ? Только из камер - фурьерского журнала мы узна╦м, что в понедельник, 23 ноября, в 3 часа дня, “его величество принимал генерал - адъютанта графа Бенкендорфа и камер - юнкера Пушкина”. Вересаев, с. 328.
Пушкин, не скрывавший от друзей своих чувств и переживаний, — о ч e м должен был молчать в этот раз ?
8. Так или иначе, после встречи с императором наступает некое затишье. Есть множество свидетельств, что Пушкин в течение последующих двух месяцев выглядел примирившимся с происшедшим. Дантеса он не переносит, но вынужден встречаться с ним и его молодой женой у общих друзей, в свете, и ведет себя при этом в рамках приличий. В письме отцу, сообщая о помолвке Екатерины Николаевны с Дантесом, пишет : “Это очень красивый и славный малый, весьма в моде, богатый и на четыре года моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой лавки”. Письма, с. 175.
Что же взорвало это перемирие ? Какое событие послужило толчком к отправке рокового письма Геккерену 25 января 1837 года ?
9. Вчитаемся в это письмо.
Прежде всего заметим, что обвинение в отправке пасквильного диплома в нем отсутствует. Почему ? Пушкин убедился, что в этом Геккерен не виноват ? Но тогда откуда такое обострение ненависти ?
Далее следуют обвинения в попытках сводничества — “вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконорожденного или так называемого сына”. Письма, с. 183.
Но эти обвинения могли относиться только ко времени до 4 ноября. Они существовали и раньше и не помешали примирению. Ни в чем новом в этом плане Геккерен не мог провиниться. Дантес с молодой женой жил в его доме, он осыпал их подарками — нелепо было бы подумать, что он продолжает где - то подстерегать Наталью Николаевну и подбивает ее завести любовную интригу с мужем ее сестры.
Нелепости на этом не кончаются. “Я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие - то сношения с вашей...” — пишет Пушкин. Но ведь и нет никаких сношений. Не запретишь же семейству Геккерена - Дантеса появляться в свете или у общих друзей, где все их любят и радостно принимают.
“Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас в глазах дворов нашего и вашего...” Как же “согласился не давать хода”? Дал ход, да еще какой — сообщил правительству сведения, которые могли привести к высылке Геккерена из страны.
“Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещания”. Так с чем же приставал Геккерен к Наталье Николаевне ? Уговаривал изменить мужу или читал моральные наставления ?
Далее идут требования, чтобы Геккерен вмешался и запретил своему “сыну” разговаривать с Натальей Николаевной и “отпускать казарменные каламбуры”. Это уже просто ни с чем не сообразно. Как можно требовать от приемного отца, чтобы он что - то запретил взрослому сыну, офицеру, главе семейства ? Вот уж чего можно было бы потребовать лично от Дантеса.
Но самый главный вопрос, вопрос, на который нет до сих пор никакого вразумительного ответа : если Пушкин решился пойти на смертельную схватку с Дантесом, почему он не послал эти оскорбительные слова — “трус и подлец” — прямо ему ? Почему нужно было действовать таким окольным путем — слать оскорбления дипломату, который точно не сможет принять участие в поединке ?