Исходя из сложившейся серьезной и угрожающей интересам британским ситуации, правительство его величества чрезвычайно озабочено ходом дел в Центральной Азии. В силу всего этого руководителю миссии в Оренбурге и вменялось в обязанность зорко следить за действиями русских властей в Оренбурге и незамедлительно доносить обо всем замеченном.
Преподобный Джеймсон вздыхал:
— Джентльменам на Даунинг-стрит легко давать такие поручения, да как их исполнить здесь, когда имеешь дело с таким противником, как полковник Генс?
Для столь пессимистического размышления у главы Евангелической миссии было достаточно оснований. Конечно, купец Деев был важным и полезным агентом. Но в миссии было уже известно, что приказчика Абдуллу вызывали в Пограничную комиссию. Это означало, что следы повели к Дееву.
Так рассуждал мистер Джеймсон с секретарем миссии Паркером. В этом молодом человеке, в его выправке и манерах легко угадывался офицер, каковым и был воспитанник военного колледжа Ост-Индской компании в Эддискомбе, лейтенант Джон Паркер, временно сменивший военную форму на духовный костюм деятеля Евангелической миссии.
— Плохо, — говорил Джеймсон, — что вам все еще не удается проникнуть в Пограничную комиссию и завести там нашего агента.
— Да, сэр! Но я обратил внимание на одного ссыльного поляка. Он должен бы ненавидеть императора и Россию.
— Как его имя?
— Викович или Виткевич. Эти славянские фамилии так трудны! Этот поляк, однако, как удалось выяснить, ревностно служит императору. Через наших людей из поляков это я наверняка знаю.
— Странно, — удивился Джеймсон. — Чем же вы объясняете его приверженность российским интересам?
— Недавно в доме профессора здешнего военного колледжа Демезона Виткевич в присутствии своего друга Томаша Зана, Адама Сузина говорил, что лорд Пальмерстон — величайший обманщик. Викович процитировал заявление министра, что Англия исполняет свою роль покровительницы свободы и независимости народов и, засмеявшись, воскликнул: «Хороша покровительница, которая душит и угнетает в Индии миллионы людей!» Что же удивляться, если Виткевича нельзя залучить к нам.
— Но он там не один. Там есть другие. Разве они не любят золота?
Наклонив смиренно голову, Паркер сказал:
— Сэр, я стараюсь, но…
— А Деев? Он-то не очень брезгует соверенами!
— Деев — из беглых каторжников, сэр! Он боится, что мы его разоблачим, а с другими не получается.
— Должно получиться! — отрезал Джеймсон. — А этого Виткевича необходимо убрать с нашей дороги! Что еще вам сообщил Джаффар?
9
Виткевичу удалось проследить туркмена до Евангелической миссии. Он видел, как бесшумно раскрылась калитка и туркмен вошел в нее.
Это было важное открытие: обнаружен тайный агент, очевидно, связывавший миссию не только с казахской степью, но и со странами, лежащими дальше на Восток. Надлежало теперь не спускать глаз с туркмена и следить за ним не только в Оренбурге. Так докладывал Виткевич Генсу.
Но тут же вставал вопрос: каким же способом осуществить наблюдение за туркменом, когда он покинет Оренбург. Вопрос был сложный, но раньше, чем в Пограничной комиссии нашли решение, туркмен исчез. Виткевич был обескуражен. Когда он делал нагоняй старшему надзирателю Менового двора, принесшему эту неприятную новость, вошел курьер и доложил, что полковник требует к себе портупей-прапорщика.
Генс вызвал Виткевича, чтобы передать ему приглашение Голубова — пожаловать к нему.
Виткевича ввели в уже знакомый ему кабинет Деева, и он быстро оглядел стол и стенной шкаф. Все было так же, как и тогда… «Хорошо бы узнать, — подумал он, — хватился ли Деев пропавшего листка».
Тут вошел Голубов в своем атласном полукафтане, с тремя рядами алмазных пуговиц, с Владимиром в петлице и Анной на шее.
Пригласив Виткевича сесть, Голубов передал ему письма от графа Хоткевича и сказал, что граф очень лестно о нем отозвался и рекомендовал ему, Голубову, лично с Яном познакомиться.
Виткевич спрятал письмо в карман и вежливо поблагодарил Голубова.
— Граф наказывал мне успокоить вас насчет производства вашего. Представление получено в военном министерстве, но нельзя докладывать государю о производстве ссыльного поляка, когда еще свежи события польского мятежа. Необходимо вам набраться терпения…
Виткевич, привстав, поклонился.
Голубову с первого взгляда приглянулся этот стройный, серьезный молодой человек с твердым подбородком, высоким лбом, глубоко сидящими глазами, в которых светился не только ум, но и проницательность не по годам. К тому же граф Хоткевич говорил ему, что этот молодой поляк уже обладает солидными дознания-ми в делах Востока, имеет немалый практический опыт и может быть весьма полезен.
Но Виткевич поляк, он пострадал за свою любовь к Польше — будет ли он верно и преданно служить России? Голубов думал об этом, внимательно вглядываясь в Виткевича.
А Виткевич, в свою очередь, испытующе смотрел на Голубова: что за человек он?
— Смотрю я на вас, — сказал Голубов, — и вспоминаю англичанина одного, ваших лет, коего привелось мне повстречать…
— Кто же такой? — живо спросил Виткевич.
— Офицер один из Индии, по фамилии Конноли.
— Вы знаете Конноли?
— Нет, не то чтобы знал его, но видел, беседовал в Москве, когда он из Петербурга на Тифлис ехал. А вспомнил я о нем потому именно, что одного вы с ним возраста, и, скажу откровенно, думается мне, что посильнее его будете, ежели вам дать крылья расправить!
Виткевич не знал, что и сказать на это. Голубов продолжал:
— Вот сидим мы с вами у порога Азии, и нам в руки сами просятся земли те, что лежат между нами и Индией. А мы что? Ушами хлопаем — англичанин же дело делает. Недаром же этот Конноли проехал от Питера до Индии: все высмотрел, все разузнал. Небось вы читали статьи?.. Конечно, читали, я и не сомневался! Так чего же вы здесь ждете! Вот и вам бы поехать туда…
Голубов махнул рукой, указывая на юг. Виткевич улыбнулся.
— Я не хозяин судьбы своей…
— А поехали бы? — быстро спросил Голубов и, не дожидаясь ответа, продолжал:
— Не те, не те люди занимаются у нас делами восточными. Возьмите к примеру Константина Константиновича Родофиникина — человек почтенный, уважаемый, ничего не скажешь, но без огонька. Я говорю ему: Константин Константинович, почему это торговля среднеазиатская в руках бухарцев, афганцев, индийцев? Почему наши русские сами с караванами не ходят, кроме разве немногих татар? Оттого, говорю, что правительство наше мало помогает развитию коммерции. Был я намедни на Меновом дворе. Ну, что это такое, скажите на милость? Стыдно смотреть: убожество, грязь… А ведь это, так сказать, вход в империю нашу!..
Голубов говорил с жаром, которого нельзя было и предполагать в этом дородном, немолодом человеке.
— И что же выходит? Товары наши уступают место британским — и не только в Кабуле, но и в Бухарин, в Ташкентии, Кокане! И смотрите: от года к году все более становится дефицит торговый. Мы покупаем больше, чем продаем, а разницу приходится платить золотом. В последние пять лет, сказывал мне граф Конкрин, одни бухарцы увезли от нас золота на миллион рублей! Куда ж это годится!
Виткевич с глубоким вниманием слушал Голубова.
— Когда я покинул Питер, — продолжал Голубов, — туда прибыл лорд Дергем, зять их первого министра, Грея. Лорда прислал к нам в Петербург Пальмерстон, чтобы насчет Турции поговорить. Ох, уж этот Пальмерстон! Родофиникин по дружбе показал мне депешу посла нашего лондонского. Так он прямо так и пишет. — Голубов надел очки и вынул из портфеля бумагу. — Пути кривые и извилистые, клевета, запирательство — все считает он пригодным. В России видит он главный тормоз для осуществления своих разрушительных безрассудных проектов, и его ненависть растет пропорционально его неудачам и его бессилию.