Об этом Ян, разумеется, не знал…
Стояли белые ночи. В канун отъезда Ян почти до утра бродил по Петербургу. Пройдя по Дворцовой набережной мимо Зимнего, мимо застывших у полосатых будок часовых, он свернул на Миллионную. Окна дворцов были темны. По Канавке Ян вышел на Мойку, перешел мост… Постоял у подъезда квартиры Пушкина… Вспомнил, как народ выражал гнев и скорбь по поводу своей трагической утраты…
Виткевичу предстояло сложное, трудное, опасное дело. Снова жизнь его переламывалась — в который уже раз! Хотел ли он этого? Да, хотел, ибо чувствовал в себе силы совершить многое. Но что же именно? Это было так же загадочно, как и белесый свет петербургской майской ночи.
Дома, в родовом именье, Ян застал больную мать, брата, заменившего во главе семьи умершего отца.
«Я — оторванный ломоть, — понял тогда Ян. — Семьи у меня нет. Да и Польша уже чужда».
Так что же оставалось?
Странствовать по свету, подобно Дон-Кихоту, — чтобы восстанавливать справедливость и помогать народам? Да, но от имени императора Николая! От имени тех, кто надругался над Польшей, кто убил Пушкина…
Ночь приходила к концу, солнце вновь показалось из-за горизонта… Ян быстрыми шагами направился к гостинице.
15 мая вместе с Гусейном Али Виткевич выехал из Петербурга. 19 мая они были в Москве, и здесь афганец вновь захворал. Виткевич передал его на попечение местного начальства и отправился дальше. 7 июня он был уже в Тифлисе и явился во дворец к барону Розену.
Это был тот самый генерал, который в 1824 году председательствовал в военном суде, осудившем Виткевича. Однако встретиться с ним на этот раз Яну не пришлось. Розен был в отъезде. Виткевич передал начальнику штаба письмо Нессельроде при своём рапорте, в котором извещал, что Гусейн Али по болезни оставлен им в Москве.
Из Тифлиса Ян выехал с адъютантом Симонича, капитаном генерального штаба Бларамбергом.
Ежели жандармы оставили Виткевича в покое, то этого нельзя сказать о мистере Эшли. Агенты его вели себя осторожнее после неудачи Птицына. Они только следили за тем, находится ли еще Виткевич в столице. И когда он выехал из Петербурга, за ним по пятам следовал «приказчик» фирмы мистера Эшли.
Первого июня (20 мая по ст. стилю), когда Виткевич был еще в Москве, Бернс находился уже в Дера Гази Хане, невдалеке от Лахора. Там он получил от Макнила депешу о последних событиях в Афганистане и на следующий день — дальнейшие известия из Пешавара.
Бернса извещали о битве между войсками Дост Мухаммеда и Ранджит Синга у входа в Хайберское ущелье, под стенами крепости Джамруд.
Войска Кабула, предводительствуемые сыном эмира и Харланом, одержали победу; в сражении был убит сын Ранджит Синга Гари Синг, с которым незадолго до того встретился Бернс.
Кабульская армия опять не сумела воспользоваться плодами побед и не овладела Джамрудом, подступом к Пешавару. Сикхи вскоре получили подкрепление, и афганцы отступили…
ВСАДНИК СКАЧЕТ НА ВЕРШИНУ…
1
Десять дней понадобились Виткевичу и Бларамбергу, чтобы добраться до Эривани.
— Дороги, дороги! — вздыхал Виткевич, трясясь и подпрыгивая в курьерской повозке без рессор. — Когда же на бесконечные российские пространства лягут железные дороги?
В Петербурге он видел, как строится первая русская железная дорога до Царского Села. И он слышал, что Канкрин, министр финансов, решительно возражает против сооружения железных дорог в России. А в это время Пальмерстон хвастал, что Англия покрывается железными путями так же, как возделанное поле бороздами…
В Эривани Бларамберг остановился на три дня, а Виткевич, отдохнув сутки, поехал дальше. Еще неделя ушла на то, чтобы добраться до Аракса, отделявшего Россию от Персии. 8 июля Виткевич был в Джульфе, пограничном таможенном пункте, откуда переправлялись на персидскую сторону.
Выйдя из жалкого домика таможни к пристани, Ян остановился.
Полая вода сошла, и Аракс обмелел, но узкая лента мутной воды неслась стремительно меж широкими песчаными отмелями. За рекой открывалась голая однообразная степь, усеянная камнями, поросшая бурьяном.
— Вот мой Рубикон, — сказал вслух Виткевич, и курьер, стоявший поодаль, спросил:
— Что, ваше благородие?
Виткевич махнул рукой и сошел в лодку. За ним сели казаки и курьер, гребцы взялись за весла, и лодка отошла от российского берега…
Быстрое течение сносило утлое суденышко, и гребцы налегали грудью на весла, чтобы пристать к берегу там, где виднелись признаки причала.
Скрестив руки на груди, Ян сидел на корме в своей офицерской казачьей форме; глубоко сидящие глаза его не отрывались от персидского берега.
…Итак, секретная, опасная миссия начиналась… Но Ян, вопреки ожиданию, не ощущал торжественности минуты, не испытывал волнения.
Что ждет его там, в пустынях Персии, в горах Афганистана? К опасностям он привык, странствие в Бухару наделило его опытом. Ему хотелось так справиться с трудным, сложным поручением, чтобы имя его вошло в историю.
Лодка стукнулась о персидский берег, прервав размышления Виткевича.
Он выпрыгнул на утлое подобие пристани.
Персия!
Через шесть дней, 14 июля, а по новому стилю 26-го, Виткевич достиг Тебриза. Здесь его нагнал Бларамберг, и они вместе прибыли в Тегеран 2/14 августа.
Симонич, спасаясь от зноя, пыли и смрада персидской столицы, жил на вилле, вблизи города в Аргованиэ. Туда и отправился Виткевич.
2
Еще до прибытия Виткевича в Тегеран Симонич направил письмо Дост Мухаммеду через афганца, возвращавшегося в Кабул.
«Я пользуюсь возможностью писать вам, побужденный к тому хвалами вам, которые я постоянно слышу, а также и дружескими беседами между вашим посланцем и мною. Считая меня своим другом, вы, я верю, будете укреплять узы дружбы, переписываясь со мною и свободно требуя от меня услуг, так как я буду счастлив все сделать для вас. Смотрите на меня как на вашего слугу и дайте мне услышать о вас».
А Ходжа Ибрагим доносил своему повелителю: «Русский посол, который всегда с шахом, послал вам письмо, которое я прилагаю. Сущность его устных сообщений вам в том, что шах сделает все, чего вы хотите, как можно лучше; если же нет, Российское правительство снабдит вас всем, в чем вы нуждаетесь. Цель русского посла — открыть дорогу к англичанам в Индии; к этому русские очень стремятся. Посол ждет вашего ответа, и я уверен, он будет служить вам».
Что в действительности говорил граф Симонич Ходжа Ибрагиму — неизвестно, и слова кабульского посланца насчет «дороги в Индию» остаются на его совести. Однако же можно допустить, что пылкий и необузданный в своей ненависти к Англии наполеоновский офицер, ставший российским дипломатом, был в состоянии делать афганскому представителю необдуманные заявления… Но, разумеется, в помыслах Николая не было ничего, даже отдаленно похожего на «поход в Индию». Турция, Балканский полуостров, Кавказ и в какой-то мере Хива — вот были цели политики Николая.
Симонич встретил Виткевича радушно.
Расположившись с ним в тенистом саду под шелковым тентом, за изящно сервированным завтраком. Симонич с экспрессией южанина — жителя Адриатического побережья — рисовал картину положения в Персии, Афганистане и на подступах к Индии.
Шах 23 июля выступил в поход на Герат во главе армии из 25 тысяч пехоты и 9 тысяч иррегулярной кава-лерии при 60 орудиях. С шахом Симонич послал секретаря миссии Гутта.
__ Шах во что бы то ни стало жаждет овладеть Гератом. А это — ключ к Индии!