Через три дня после первой встречи Бернс был вновь приглашен к эмиру.
Дост Мухаммед встретил его приветливо, усадил рядом с собой и внимательно слушал, что Бернс говорил об открытии Инда для торговли.
Выразив горячее желание этому содействовать, он сказал:
— Я вовлечен в такие трудности, которые весьма опасны и вредны для торговли! Борьба с сикхами истощает мои средства, принуждает изымать деньги у купцов, увеличивать налоги. Когда мы были вынуждены отгонять Шуджу от Кандагара, у нас был отнят Пешавар. Я нашел в бумагах убежавшего Шуджи его договор с сикхами о подчинении Пешавара Ранджиту, и из уважения к Англии я уступил. Тогда Ранджит построил форт у Хайбера — а это прямая угроза Кабулу, — и я оказал сопротивление и одержал верх.
Бернс в ответ распространился о силе и мощи лахорского магараджи.
— Знаю я об этом, — промолвил эмир, — а потому и прошу британское правительство научить меня, что делать.
Бернс сказал, что он не уполномочен входить в политические переговоры, однако постарается помочь в великой цели упрочения мира.
За обедом, на котором присутствовали ближайшие советники эмира мирза Самед-хан и мирза Имамберды, зашел разговор о Персии. Эмир сказал, что персидский посол везет ему от шаха один курур рупий и оружие.
Бернс спросил:
— Желаете ли вы, ваше высочество, помощи от шаха?
Эмир, не задумываясь, ответил:
— Нет!
И испытующе посмотрел на англичанина…
Через два дня, 26 сентября, а задаем и 28-го, Дост Мухаммед посетил Бернса в его резиденции и расспрашивал об отношениях России и Англии, о влиянии России в Туркестане.
Бернс отвечал осторожно и уклончиво. Преувеличить силу России было невыгодно, но и умалять ее означало бы также преуменьшение значения Англии для защиты Афганистана.
Четвертого октября Дост Мухаммед пригласил Бернса в Бала Гиссар и сказал, что намерен послать сына в Лахор, просить Ранджит Синга забыть старые споры и передать ему Пешавар на условиях признания верховенства магараджи и уплаты дани.
Бернс одобрил мысль эмира и в тот же день написал Окленду, что персидский посол вряд ли появится в Кабуле и предложения Персии не будут брошены на одни весы с английскими предложениями.
Бернс предавался иллюзии, так как никаких английских предложений эмиру не было, кроме совета примириться с утратой Пешавара…
Повидавшись с эмиром пятого октября, Бернс испросил разрешения посетить Кохистан, горную страну к северу от Кабула. Он хотел выждать новых известий из Кандагара о ходе переговоров с Персией. Эмиру тоже был на руку отъезд Бернса, так как позволял выиграть время: ведь ответ из Петербурга еще не прибыл. Да и шах еще не дошел до Герата.
6
Шах с армией двигался медленно и за два месяца не дошел еще до Нишапура — в девятистах километрах от столицы.
Виткевич рассчитывал присоединиться к армии как раз в этом пункте и совершал дневные переходы в пятьдесят-шестьдесят километров.
8 октября поздним вечером наши путники расположились на ночлег невдалеке от Себзавара.
Неподалеку майор Роулинсон, посланный Макнилом к шаху, впотьмах потерял дорогу и заночевал в поле. На рассвете англичане тронулись в путь и тут заметили группу всадников в казачьей форме… Проезжая мимо них, слуга Роулинсона увидел знакомого ему Абдула Вегаба из русской миссии. Роулинсон приказал слуге подождать, пока приблизятся всадники, и узнать, кто они.
Любопытство Роулинсона было крайне возбуждено.
— Накануне осады Герата, — думал он, — появление русского путешественника в Хорасане крайне подозрительно!
Еще до этого Роулинсон в придорожных селениях слышал рассказы о «московском принце, посланном из Петербурга, чтобы сообщить, что 10 тысяч русских высадятся в Астрабаде, дабы помочь шаху при осаде Герата». Очевидно, встреченный Роулинсоном незнакомец и был этим «принцем». В британском посольстве в Тегеране о нем ничего не знали, и Роулинсон решил дознаться в чем дело.
Роулинсон подъехал к русским, когда они расположились завтракать на берегу ручья. Их начальник, очевидно офицер, был молодым человеком хорошего сложения, с большими глазами.
Он поднялся и молча поклонился Роулинсону. Англичанин обратился к нему по-французски. Незнакомец отрицательно покачал головой, Роулинсон заговорил на родном языке, и офицер что-то ответил по-русски.
Роулинсон перешел на персидский язык, а незнакомец, не понявший ни слова, ответил по-узбекски.
Роулинсон по-узбекски знал столько, чтобы поддерживать самый простенький разговор, но не был в состоянии вести серьезную беседу, что сразу понял Виткевич (а это был он). Он заговорил по-узбекски очень быстро, и Роулинсон с трудом уловил, что он — русский офицер, везущий подарки от императора Махмуд-шаху. Выкурив трубку с русским, Роулинсон поднялся и поехал дальше. До наступления темноты он достиг лагеря шаха вблизи Нишапура. Шах немедленно его принял. Англичанин рассказал о своем дорожном приключении.
— Подарки для меня? — удивился шах. — Нет, он послан прямо от императора к Дост Мухаммеду в Кабул, и меня просили помочь ему в путешествии. — Затем шах сказал, что он возьмет Герат, и, если понадобится, ему помогут русские войска из Оренбурга. А потом он предпримет действия против Балха и Хивы.
Роулинсон был весьма взбудоражен известием, что между Петербургом и Кабулом устанавливаются прямые отношения. Но раньше, чем известить о том Макнила, он решил подождать прибытия русского.
Подполковник Стоддарт, сопровождавший шаха от Тегерана, одобрил такое решение.
10 октября русский офицер прибыл в лагерь шаха, и советник русской миссии Гутт представил его Стоддарту и Роулинсону, как капитана Виткевича.
Виткевич улыбнулся и обратился к Роулинсону на прекрасном французском языке. Заметив удивление англичанина, он сказал с усмешкой:
— Не следует быть слишком фамильярным с незнакомыми людьми в пустыне…
Гутт сопроводил Виткевича к шатру шаха. Шатер был окружен загородкой из натянутого на деревянные рамы холста, обшитого с внутренней стороны бумажной тканью; на ней были нарисованы на красном поле солдаты в полной амуниции. С наружной стороны ограды стоял почетный караул, а у входа в палатку — часовой.
Махрамы ввели Гутта и Виткевича в первую часть шатра — приемную. Внутренние стены были покрыты шелком, полы устланы коврами. Из второй части шатра — спальни — вышел шах, человек небольшого роста, очень толстый.
Виткевич низко поклонился, шах протянул ему руку, пригласил сесть. Последовали официальные вопросы о здоровье императора, наследника, барона Розена, графа Симонича и, наконец, самого Виткевича.
Затем шах передал Виткевичу собственноручное письмо к Дост Мухаммеду.
— Мой генерал Боровский, — сказал шах в заключение, — покажет вам лагерь и мои храбрые войска, и я надеюсь видеть вас еще раз перед вашим отъездом.
О Боровском Виткевич уже знал. Этот выходец из Польши, называвший себя побочным сыном одного из князей Радзивиллов и еврейской девушки, в Александрии давал уроки математики и английского языка, затем переселился в Бомбей, оттуда в Бушир, а затем в Персию и вступил на службу к Аббасу Мирзе как генерал. После смерти Аббаса Боровский помог Махмуд-шаху собрать армию, совершившую успешный поход на Тегеран. Шах с тех пор очень ценил Боровского и назначал его командующим армией в Гератском походе.
Боровский принял Виткевича очень приветливо.
— Наконец-то я могу говорить на родном языке, — воскликнул он по-польски.
Лагерь персидской армии поразил Виткевича своей пестротой и беспорядочностью. Палатки, круглые, четырехугольные, восьмиугольные, овальные, высокие и низкие, огромные и малые, были разбросаны по обширному пространству.
Повсюду бродили, путаясь в веревках, ослы, верблюды, лошадки.
Сарбазы были одеты в красные мундиры с широкими полами, широкие белые шаровары. Вид у этих вояк был настолько неказистый, что Виткевич не сдержался и сказал по-польски Боровскому: