Хотя не раздаётся ни звука, напряжение слышно в воздухе, и взгляд Мага падает на приборы. Гоша...
— Если бы была война, — продолжает майор, — были бы взрывы. Их бы заметил детектор. Я не вижу ничего, кроме геошума.
Пауза.
Смешно говорить о паузах среди глубокого молчания.
Подсвеченная жёлтым стрелка мягко качается, редкие подёргивания не говорят ни о чём.
Наконец Гоша выдаёт:
— Мы могли просто не поймать сигнал в толще воды.
Теперь я злюсь уже на него. Лицо Мага сморщивает нос... в точности как Маша, а за ней Ленка повторяла... за что мне это? Так, собраться. По делу.
— Подполковник, не позорься. Физику в школе мы учили. Максимум, что мы могли бы пропустить на такой глубине — заряд мощности около «Першинга». Или меньше. Ты думаешь, что война велась бы одними «Першингами»?
— Давай без подполов всяких, Коля. Школьной физики маловато будет для обсчёта слоевых эффектов. Солёность, температура, течения — это сложно. Кроме того, мы могли просто пропустить пик.
Гоша отвечает спокойно. Размерено. Как будто объясняет сложный материал туповатому ученику. Мешок не принимает этот тон ни на секунду:
— Мы уже смотрели записи. Там пусто. Не было никакой войны, хватит морочить голову.
Тело Мага чуть двигается в кресле, в его голове — тихий смешок без единого звука. На жёлто-чёрном экране перед ним расстелен неподвижный донный рельеф, снятый криком сонара много бесконечных часов назад. До наступления молчания.
— Но сигнала не было. Это факт.
Физик не собирается отступать и снова включает свою мерзкую масляную манеру.
— И это даёт нам две альтернативы. Первая: наверху — война, и мы её не засекли. Вторая: прилетели инопланетяне из космоса и уничтожили все передатчики в один момент. Что вероятнее?
— Пожалуй, космос, — внезапно говорит Маг.
Молчание.
Я нарушаю его первым:
— Маг, мы понимаем, что с голосами в голове трудно, но инопланетяне...
Меня обрывают:
— Нет. Космос. Вспомните. Девятнадцатый век. Солнечная вспышка. Тогда горели даже телеграфные провода.
Гоша не унимается:
— Вероятность, подумайте о вероятности! Идёт напряжённость, готовимся к войне, объявляют боевую готовность — и всё сгорело? Просто так?
— Вероятность есть.
Лёгкие Мага выдают короткий хрип. Это должно означать очень разочарованный вздох.
— Или — опять же — может, нас просто забыли.
Тело чуть меняет положение, осматривая экраны и шкалы приборов. Ничего нового. Пора заканчивать с этой глупостью.
— Маг, — говорю я, — нужно принять решение. Мы всё сказали, ничего нового ты уже не услышишь. Ты капитан, и долг на тебе.
— Нет.
Что?
— Я капитан... но я понял, что не имею права. Скажи, Коля, ты помнишь, как мы вообще оказались вчетвером в одном теле?
Вспышка перед глазами. Непролазная темень депривационной камеры, вода телесной температуры постепенно перестаёт ощущаться, куда ни глянешь — повсюду фракталы из самовложенной тьмы. Побочный эффект спецпрепарата. А в уши шепчет — рвётся — кричит — стучит голос майора, рассказывающего, как в детстве он собирал с мальчишками патроны в брошенных окопах, голос подполковника, поджигавшего муравейники, голос майора, сидящего на гауптвахте за избиение «дедов», голос подполковника, восхищённого весной на Амуре, анекдот с бородой, горький дождь, одиночная камера, голос — голос — голос — пустота — голос — пустота. Всё на живую рану, на Машу с чемоданом, на слёзы, на серьёзную не по годам Лену, на пустую кухню, на пыльные документы, на украденные фотографии, на банку с окурками.
Привой делают только на кровоточащую рану.
И она так и не зажила.
Мне нужно некоторое время, чтобы воспринять это и собраться с мыслями. Наконец, отвечаю, по инерции шевеля губами при этом:
— Я искусственно привитая личность. Тебя, Маг, накачали препаратами, расщепляющими сознание, и на открытое место привили меня. Мешок и Гоша — такие же. Поэтому ты капитан.
Смех. Смех в голове. Металлический, чужой. Индикаторы «завесы» перепуганно мигают.
— Это то, во что ты обязан верить.
Кто ты?
— А кто ты?
Капитан второго ранга, старший помощник...
— Кого?
Корабля.
Подводного ракетного крейсера проекта «Зенон».
Не тот Зенон, что не мог догнать черепаху. Другой.
«Зло не может быть славным, смерть бывает славной, значит, смерть не есть зло».
Попытка научить машину выносить этические суждения.
А это тело — то, что я принёс в жертву.
Манекены — не для меня, для корабля.
— Да.
Почему ты не принимаешь решение?
— Потому что я не понимаю ваши данные. Вспомни, как ты играл с дочкой. Вспомни.
Леночка. Она любила игрушки для мальчиков, была той ещё забиякой в городке. Помню, как она радовалась, когда я купил ей новенький грузовик-автовоз, с блестящими лаком модельками машинок... Она не любила ходить в школу, капризничала, жаловалась, что учителя зануды. Она вечно ходила в изодранном платье, вечно в какой-то гадости — то в креозоте, то в угле, то просто в грязи. Когда стала ходить на стрижку без мамы, сама, Машу чуть не хватил удар от того, как коротко её «обкорнали»... К чему это?
— Я не понимаю ничего из этого. Начиная с первого слова. Значение слова «Леночка» невозможно установить. С остальными то же. Я не могу принять решение.
Ну что ж. Если капитан не может выполнять свои обязанности... для того и нужен старпом. Верно, «Маг», старый друг?
— Маг отключается. Вспомогательные сознания майора Мешкова и подполковника Бухановского уже отключены. Прими верное решение... Коля. Друг.
Тело «Мага» — уже моё — встаёт с кресла, делает короткую разминку, чуть трёт онемевшую ногу.
Могу ли я рисковать трибуналом?
Могу ли я рисковать Леной?
Сейчас у неё, наверное, уже свои дети.
Могу ли я рисковать ими? Должен ли я убивать... а если ради их памяти?
Корабль, уже не капитан, слышит мои мысли. Он подчиняется мне.
Не прикасаясь к приборной панели, я убираю буксируемую антенну.
Через двадцать минут мы возьмём курс на нейтральные воды.
Через восемь часов сорок две минуты мы начнём всплытие.
Через двадцать плюс-минус два часа мы будем слушать эфир.
И даже если наш мир мёртв, даже если наша Родина мертва, я не поверну ключ.
Моя личная кобальтовая смерть никуда не полетит.
Останется со мной. На память о светловолосой девчушке с мальчишескими серыми глазами.