— Меня это, признаться, удивляет. С другой стороны, в этом мире поражает столь многое, что пора бы уже, наверное, перестать удивляться. Честно говоря, со слов Метаксы я Фьоренцу представлял совсем другой.
— А может, хватит врать себе и другим? Здесь же типичный тоталитарно-полицейский режим!
— Ты не совсем права, Элен, — попытался возразить Хорстен, испытывая в то же время очевидную неловкость, сознавая правдивость ее заявления. — Не забывай об одной весьма существенной детали: фьорентийцы — свободолюбивый народ, они готовы сражаться, чтобы сохранить свою свободу.
— Сохранить? Да они давно ее потеряли! Она растоптана солдатскими сапогами и полицейскими ботинками. Впрочем, со свободой и прочими «неотъемлемыми» правами такое случается часто. Единственное, что у них осталось, — это свобода выживать. Как говорится, каждый сам за себя, и пусть неудачник плачет.
— Так нас сюда и послали помочь этим несчастным, — настаивал на своем ученый. — Мы должны защитить хотя бы остатки демократических институтов Фьоренцы от подпольного движения — одного из самых опасных и неразборчивых в средствах за всю историю Объединенных Планет.
Но в Элен словно вселился дух противоречия.
— Свобода — понятие растяжимое, — парировала она. — Подожди минутку, сейчас вспомню один пример из школьного курса. Я его в свое время выучила наизусть. Это просто конфетка, честное слово! — Она сосредоточилась, наморщив лоб и высунув розовый кончик язычка: — Ага! Есть! Дело было во времена покорения Мексики испанскими конкистадорами. Один из соратников Кортеса, некий Франсиско д'Агилар писал в своих мемуарах: «Иногда наш предводитель обращался к нам с доброй речью, обещая, что каждый из нас сможет в будущем сделаться герцогом, графом или получить дворянство. Его слова так вдохновляли нас, что на поле битвы мы превращались в львов и тигров и без страха и сомнения бросались в бой против целой армии… У нас был отважный предводитель и верные солдаты, готовые умереть ради свободы».
Хорстен не выдержал и расхохотался.
— У меня есть пример получше, — прогудел он, когда приступ смеха прошел. — Из истории штата Техас, откуда родом мои предки.
— Техас? Это ведь где-то на Земле, да? А я думала, ты с планеты с полуторной силой тяжести. Черт, ничего о нем не знаю, помню только древнюю поговорку: «Хвастлив, как техасец».
Доктор поморщился:
— Твое счастье, что от моих предков, коренных техасцев, меня отделяют несколько поколений! Ладно, слушай дальше. Изначально территория Техаса принадлежала Мексике. Мексиканские власти долгое время поощряли переселенцев из южных штатов Америки, но спустя пару десятилетий те взбунтовались, требуя независимости.
— Независимости?
— Ну да. Под тем предлогом, что правительство в Мехико ограничивает их свободу, требуя уплаты налогов, как со всех остальных мексиканцев. Но истинная причина заключалась совсем в другом. Рабство в Мексике было законодательно запрещено, в результате чего прибывающие в Техас иммигранты потеряли право держать рабов. Восставшим пришли на помощь отряды американских волонтеров во главе с небезызвестными Дэви Крокеттом и Джимом Боуи. Они сбросили «мексиканское иго» и образовали самостоятельное государство, в котором рабство было официально узаконено. Затем техасцы обратились с просьбой о вхождении в состав Соединенных Штатов. Просьбу удовлетворили, и техасцы начали безропотно платить властям в Вашингтоне те самые налоги, которые они отказывались платить властям в Мехико. Иначе говоря, из всех свобод самой привлекательной для них оказалась свобода иметь рабов!
— Хватит болтать! — неожиданно разозлилась Элен. — Вернемся лучше к фьорентийцам и их попранным свободам. Нам необходимо что-то срочно предпринять, иначе бедная Ли Чжанчжу окажется по нашей вине в очень неприятном положении. А у нас по-прежнему практически ничего нет по энгелистам, кроме скудных и противоречивых сведений из непроверенных источников!
— Надеюсь, Зорро и Джерри сумеют нащупать нужные нам контакты. А вот мне с коллегами-учеными не повезло. Возможно, я ошибаюсь, но у меня сложилось впечатление, что ни один из них не принимает участия в подпольном движении. Более того, никто из них не проявил ни малейшего интереса, хотя я несколько раз прозрачно намекал, что не прочь побольше узнать об энгелизме.
— Хуарес сегодня встречается с какими-то аграриями, — сказала Элен. — Кто знает, вдруг они окажутся более политизированными типами, чем твои яйцеголовые?
— Искренне желаю, чтобы у него получилось. Лишь бы он по привычке не начал вместо энгелизма толковать с ними о Рассветных мирах! Кстати, давно хотел спросить, что ты думаешь о Родсе?
— Джерри? Да тут и думать нечего! Ли Чжанчжу совершила большую ошибку, пригласив его в группу особых талантов.
— Ну, я бы не спешил с выводами. А чем ты объяснишь его феноменальное везение?
— На мой взгляд, весь его феномен состоит в том, что у него на десять процентов везения приходится девяносто процентов самоуверенности. Ты посмотри, как он держится. У него и мысли нет, что удача может однажды ему изменить. А это очень мощный психологический фактор. Предположим, ты играешь с ним в покер. На кону куча денег, и к тебе приходят четыре дамы. Он набавляет. Ты смотришь на его самодовольную рожу, вспоминаешь о его репутации и остаешься в полной уверенности, что у него на руках как минимум, четыре короля, а то и «флеш-рояль». Все, ты морально раздавлен и бросаешь карты, а он со смехом демонстрирует пару вшивых шестерок.
— А если я, допустим, все-таки решусь вскрыть карты, а не бросить?
— Ничего не выйдет! Ты же морально сломлен, забыл? И от этого потом обидно вдвойне. Ты с ним в покер ни разу не играл?
Хорстен содрогнулся:
— Я не стал бы держать с ним пари во вторник на то, что сегодня вторник! Как ученый-материалист, я отрицаю возможность перемещения во времени и очень не хотел бы убедиться в обратном на собственном опыте!
Элен захихикала:
— Молодец, Дорн, старая перечница! Я и не знала, что ты можешь так образно…
— Покер!! — внезапно воскликнул ученый.
— Ты что, взбесился?
— Где сейчас Джерри?
— Он собирался дождаться в номере возвращения Первого Синьора и обсудить с ним кое-какие инвестиционные проекты. Кому-то из энгелистов почти наверняка удалось проникнуть в высшие сферы. Быть может, они есть и среди финансовых советников д'Арреццо, кто знает? В конце концов, в истории полно примеров, когда революционные преобразования проводились сверху, а не снизу. Взять того же Гитлера или Франко…
— Точно, покер! — вскричал доктор, срываясь с места.
— Да что… — начала Элен, но коллега уже схватил ее за руку и потащил за собой. Чтобы поспеть за ним, ей пришлось прикусить язык и очень быстро перебирать ножками.
— Как ты думаешь, почему твой приятель Тони д'Арреццо так легко позволил Джерри и нам остаться в своем персональном номере? — резко спросил на ходу Хорстен.
— Он же при нас сыграл с ним в орлянку и проиграл, — задыхаясь, с трудом ответила «дочка». — Да не беги ты так, верблюд ненормальный! Люди же смотрят!
Прохожие останавливались, провожая взглядами странную парочку. Волосы Элен растрепались, Гертруду она волочила за ногу по тротуару, но Дорн упрямо не снижал темпа, лишь изредка поглядывая на проносящиеся мимо машины.
— Ни одного такси в этом дурацком городе! — пожаловался он сквозь зубы. — А с чего ты взяла, что он проиграл?
Элен растерянно заморгала.
— Джерри не видел, как упала монета. Он никогда не смотрит: заранее уверен, что выиграет. И я не видел. И ты. Никто не видел, кроме самого д'Арреццо. Откуда мы знаем, что он проиграл?
— Ты куда клонишь? Берегись! — закричала его спутница.
Доктор, торопясь поскорее добраться до гостиницы, не заметил, что начал переходить улицу в неположенном месте. Двухместный спортивный аэрокар на воздушной подушке несся прямо на него, пронзительно сигналя клаксоном.
Не замедляя шага, Хорстен выбросил вбок левую руку с раскрытой ладонью. Кузов машины, оглашая окрестности визгом и скрежетом металла, на глазах сложился в гармошку. Даже не оглянувшись, ученый дошел до тротуара и зашагал дальше, по-прежнему таща за руку Элен и разговаривая с ней на ходу: