Тайна запертой комнаты
- Ну что же, - вопросительно молвил Коробейников, - квартира Лощинского, как я понимаю, опечатана; все происшедшее там отражено в следственных документах... Но съездить и посмотреть своими глазами ведь надобно; прикажете съездить, Яков Платоныч?
- Съездим вместе, - вздохнул Штольман. – Вы уже ознакомились с документами, что там интересного?
- Лощинский был задушен...
- Чем? Веревкой, подушкой?
- Руками.
- В таком случае круг подозреваемых сужается – дама едва ли способна задушить молодого сильного мужчину...
- Да: экспертиза показала - душил его, судя по отпечаткам на шее, мужчина с большими руками...
- А кто заявил о смерти Лощинского – прислуга?
- Нет, в том-то и дело! Никто не заявлял. Да и вообще непонятно – куда эта прислуга сбежала...
- Вот как? А как же?...
- А городовой - заметил неладное. Второй этаж, окно открыто, а из окна – простыни скрученные свисают...
- Занятно, - протянул Штольман. - Что же – преступник влез в окно по простыням? Но в таком случае – а кто же ему эти простыни скинул, чтобы он мог по ним влезть? Если прислуга была в сообщниках, то – почему не впустить его через черный ход? Или - он таким образом вылезал, но зачем?
- Но что самое интересное! Комната, в которой было открыто окно, была закрыта на ключ с другой стороны... со стороны квартиры!
- Что же выходит? Преступник убил Лощинского и решил сбежать из окна по простыням. После чего покойник встал, запер зачем-то на ключ дверь в комнату, из которой по простыням убежал преступник, а потом - умер окончательно?
- Ну, может преступник не вылезал, а влезал по простыням. Тогда он мог войти из этой комнаты - в другую комнату, а уже после дверь запереть; но – зачем запирать пустую комнату с открытым окном?
- Интригуете вы меня, Антон Андреич!
Войдя в квартиру Лощинского, детективы осмотрелись.
- Ну, что видите, Антон Андреич, - по привычке поинтересовался Штольман.
- Беспорядок вижу... грязно-то как - словно сто лет не убирали, - пробормотал Коробейников.
- Да, это и впрямь интересно. Где же была его прислуга все это время и чем занималась? – молвил Штольман, пробираясь между разбросанными вещами, пустыми винными бутылками и перевернутыми стульями в дальнюю комнату. А вот и окно. Простыни, привязанные к ножке тяжелого комода, все еще валялись на полу.
- А вот это - отражено в документах следствия? – внезапно спросил Штольман.
- Где? – метнулся к нему Коробейников.
- А вот! Отпечаток дамского ботинка на подоконнике...
- Странно, но там ничего не сказано...
- Ротозеи, - беззлобно резюмировал Штольман.
- Так что же? Убивал мужчина, а по простыням в окно влезала – или вылезала – дама? – удивился Коробейников.
- Пока ничего не понятно. Ну, давайте побеседуем с прислугой соседей – авось повезет. Обычно прислуга друг с другом общается...
Прислуга из соседней квартиры оказалась просто находкой для любого детектива – словоохотлива она была на редкость.
- Куда Маланья делась? Так ушла она. Он же ей полгода жалованья не платил – откуда у него деньги – все проигрывал, вечно в долгах. Мало что жалованья не было – так он и на хозяйство ей не давал, сам в гости к другим господам пойдет да нажрется, а она, сердяга, голодная сидит. Я, бывало, ей пирожка вынесу, так хоть поест; а схудала она прям жуть, смотреть жалко...
- И куда же она ушла?
- Так я ей место и нашла – недалёко, в соседнем парадном; как семья инженера Курёхина поселилась, кухарку искали – я ей и говорю: беги скорей, пока место не заняли. Так она теперь счастливая такая, век, говорит, за тебя, Катюшенька, буду Бога молить!
- И давно ли?
- Да уж недели три как.
- А что ж он другую кухарку не нашел?
Катюшенька горделиво приосанилась.
- Дык прислуга-то нонче, барин, тоже не совсем без разумения! Баре-то думают, - она хихикнула, - только они рекомендации с прислуги просят! А прислуга нонче, прежде чем на место идти, по суседской прислуге-то все повыспросит: платят ли, не дерутся ли, да и все такое. Три кухарки наниматься к нему опосля приходили, так они ж сперва куда? – ко мне. А я Маланьину долюшку уж так им расписала – так они отседова, подолы задрамши, убегали! - она снова хихикнула. - Коли б его не убили, так поди, с голодухи бы подох или в грязи утоп...
Маланья, подслеповатая на один глаз сорокалетняя тетка, несмотря на прескверное - из-за нескольких выбитых зубов - произношение, тоже оказалась словоохотлива, так как высказать наболевшее ей очень хотелось.
- Дай бог сдорофья тому, кто ефо придушил, - мрачно заявила она.
- Ну, вы все же расскажите нам – что за жизнь он вел; кто у него бывал, друзья, может, дамы?
- Друфья? Тут, барин, что у бар, что у простыф – все одинакофо: деньги есть – будут тебе и друфья, а нету – и друфей нету. Фсе его друфья были, да сплыли. А из дамоф к нему только мамзеля из борделя – фот и фсе.
- Из борделя? А чем же он ей платил?
- Да за бесплатно она! Фтрескалась, дурищща. Оно и понятно – он на морду-то был смазлиф, даром, что характеру самого поганофо...
- Понятно. А где ее искать, не подскажете?
Маланья подсказала все прекрасно. Мамзелю звали Амалией, а по простому – Фроськой; обитала она в борделе, расположенном за два квартала от дома Лощинского... Объяснивши не слишком понятливой мадам, что ее подопечную ни в чем не обвиняют, а просто хотят с ней поговорить, детективы получили аудиенцию несравненной Амалии. Узнать удалось вот что.
- Когда я только к г-ну Лощинскому пришла, мы еще только начали, ну это самое, – объяснила она, - а тут к нему дама вбегает, богатая на вид...
- Какова собой?
- Лицо круглое, носик курносый, волосы темные; лет тридцати или поболе. Ну, она ничего не сказала ему, только уставилась и смотрит. А он меня в другую комнату вытолкал, и на ключ запер...
Далее, по словам Амалии, она слышала только голос Лощинского, произносящий что-то не слишком любезное в адрес дамы; затем грохот падения – вероятно, упал Лощинский, которого крепко толкнули; потом стук дамских каблучков – дама убегала. После чего Лощинский, который, по словам Амалии был не совсем трезв, свалился на кровать и захрапел, совершенно забыв о своей подруге, запертой в соседней комнате.
Амалия терпеливо ждала, но ее принц не торопился просыпаться и выпускать ее из заточения. Однако через полтора часа она услышала шаги, точно мужские, а затем – голоса Лощинского и другого мужчины, они явно ссорились – но вскоре все стихло...
Меж тем время шло, и это стало пугать запертую девицу. На ее стук в дверь и мольбы выпустить никто не отвечал; было уже совсем темно, когда она решилась на шаг совершенно отчаянный – связав несколько простыней, добытых в комоде, она, полураздетая, спустилась по ним из окна; затем вернулась по лестнице наверх, в надежде, что квартира по-прежнему не заперта, и ура! – надежда оказалась не напрасной. Собрав свои вещи, она удалилась, а что же до Лощинского – ей показалось, что он спит, и будить его она не стала... вот и все.
- Я только удивилась, что уж больно тихо он спит, - пояснила она, - обычно храпел сильно, но будить его – нет уж, спросонья он злой был, и на кулак можно было нарваться – нет уж, думаю, пущай дрыхнет...