Идиллия, черт возьми
Утро принесло интересные новости.
Едва Штольман вошел в свой кабинет, Антон Андреич сообщил ему:
- У нас явка с повинной по делу Лощинского.
- Давайте, - с недоумением пробормотал Штольман, принимая бумагу из рук Коробейникова. - Управляющий?!
- Точно так-с, явился с утра, бумагу хлоп на стол. Арестуйте, говорит – виновен.
- Убедительно пишет, - заметил Штольман, - дескать, решил спасти вдову от подлого альфонса, решившего ее разорить – по причине нежных чувств, питаемых им, Арефьевым, к этой вдове...
- Что же – можно закрывать дело?
- Не торопитесь. Давайте-ка его сюда...
Ульян Степанович вошел в кабинет Штольмана, поздоровался со спокойным достоинством, и, принимая приглашение, присел возле стола.
- Я прочел ваше... творчество, - произнес Штольман, - мотив вы излагаете складно, но при этом ничего не пишете о способе убийства. Чем вы его убивали?
Ульян Степаныч замялся.
- Ну так что ж вы? Что за орудие убийства у вас было – пистолет, револьвер? И какого калибра?
- Да не разбираюсь я в калибрах этих. Купил пистоль на рынке...
- А потом куда дели?
- В речку выбросил...
- А если я вам скажу, что Лощинский убит вообще не из огнестрельного оружия?
- Точно, запамятовал. Кочергой я его по башке огрел.
- А где ж вы взяли кочергу? Там в комнате печки нет, точнее – она встроена в стену, но топится из кухни. Вы что же – сперва на кухню пошли и кочергу взяли?
- Точно так-с. У кухарки одолжил.
- И она вам охотно ее отдала?
- Нет, силой отнял...
- Опять не сходится, - Штольман уже забавлялся, - во-первых, кухарка ушла от Лощинского недели три назад – встретить вы ее не могли; во-вторых, Лощинский был убит вообще не кочергой. У вас есть еще варианты? Кинжал, шпага... кирпич, наконец?
Неизвестно, что еще предположил бы Ульян Степаныч, но дверь кабинета распахнулась, и в нее ворвалась не кто иная, как вдова Лескова.
- Доброе утро, Алевтина Степановна, - приветствовал ее Штольман, - а как вы прошли мимо моего секретаря?
Вдове было не до глупых вопросов. Кинувшись к Штольману, она пролепетала:
- Г-н следователь, мне тут Ульян Степаныч записку написал, - она протянула Штольману листок бумаги. – Он пишет, что пошел с повинной – но он не мог убить Лощинского, просто не мог!
- Ну зачем вы, Алевтина Степановна, - пробормотал управляющий, - ступали б вы лучше домой-с...
- Отчего же он не мог? - осведомился Штольман, совершенно проигнорировав слова Арефьева.
- Я расскажу вам, все, как на духу, расскажу, - задыхаясь, торопливо говорила вдова. – Я тогда не сказала вам самого главного. Когда я поссорилась с Лещинским и он ушел... я стала думать, в чем же я виновата, и еще больше запуталась... и решила, что его спасти надо... А тут и Ульян Степаныч пришел-с, увидал, что я плачу, утешать стал... Я и говорю ему, мол, оставьте меня сейчас, нехорошо мне... А сама встала, сейф открыла, деньги взяла, и на извозчика, к Лощинскому...
- Дальше.
- Ну, поднялась я к нему, смотрю – дверь не закрыта. Я ее и толкнула; вхожу, а там... – вдова махнула рукой.
- Он был с другой женщиной?
- Да. Он был пьян, вид просто непристойный, и еще – эта грязь в комнате... раньше я у него никогда не бывала, а тут, как все это увидела – у меня просто пелена с глаз словно упала – господи, думаю, кого же я любила... А он, увидав меня, грубо вытолкал ту девицу в другую комнату, и повернул за ней ключ... а потом, шатаясь, подошел ко мне, и сказал... Ну, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке; он сказал что-то вроде: «Притащилась, дрянь...». И потом: «Да куда ты от меня денешься, все вы, бабы...» - и дальше совершенно неприличные скабрёзности, пополам с гадким смехом. Я... оттолкнула его, а потом - не помню, как бежала вниз по лестнице, как вышла на улицу – помню только, как по улице шла и меня шатало. Я была в таком состоянии, что...
- Готовы были броситься под экипаж?
- Ну, сама – нет, грех, как можно-с... Но по нечаянности попасть-то могла. Однако я и десяти саженей от парадного не прошла – Ульян Степаныч, откуда ни возьмись. Говорит – что-то вы не в себе, давайте я вас на извозчика да домой довезу...
- Довез?
- Да; и еще дома утешал, и когда гости пришли – посидел с нами немного. И потом – ушел, сославшись на дела, но через каждые полчаса заходил – видать, проведать, как я да что...
- Ульян Степанович, вы решили, что г-жа Лескова убила Лощинского, и, желая ее спасти, решили взять вину на себя? – поинтересовался Штольман.
Ульян Степанович угрюмо молчал.
- Весьма благородно с вашей стороны. Но дело вот в чем: Лощинский был не застрелен и не зарезан – его душили руками; судя по отпечаткам на его шее – душил мужчина, отпечатки уж больно велики для дамских ручек. Да и девица, о которой сейчас говорила Алевтина Степановна, дала показания, что спустя полтора часа после ухода Алевтины Степановны в квартиру Лощинского вошел мужчина – девушка была заперта, но слышала через дверь два мужских голоса – они кричали друг на друга... Теперь вы знаете, что вашей хозяйке ничего не грозит – не хотите ли изменить показания?
Арефьев вдруг тихо рассмеялся.
- Дурак я, вы правы... Но про то, каким способом этого Лощинского убили – откуда ж мне знать? А я тогда, утром, ссору их слышал. И понял, что она - поплакала, да к нему; боялся я за нее... как из дому она, я следом за ней; ваньке говорю – вон за той пролеткой гони. Ну, вошла она в парадное к Лощинскому, я и думаю – а зачем я ехал, чем я ей помогу? Да вышло, что ехал-то не зря; очень скоро она вышла, гляжу – а глаза у нее... ну, такие глаза у ней были... А как узнал я про убийство – сразу подумал, что видать глаза такие у нее были неспроста: вон, думаю, что...
Возникла пауза. Затем Штольман увидел вдруг, как вдова робко положила свою маленькую ручку на здоровенную лапищу Ульяна Степановича.
«Идиллия, черт возьми», - подумал Штольман, а вслух сухо произнес:
- Г-н Арефьев, вы свободны...