Так Лиза оказалась ученицей замечательной и добрейшей Майи Эдуардовны Светоградской, очень опытного и талантливого педагога. Светоградская, понимая, какой подарок ей преподнесла судьба, определив в ученицы маленькую Лизу, растила из нее хорошую пианистку, стараясь, как доктор, не навредить. Она не стремилась держать девочку в повышенной боевой готовности для всевозможных конкурсов, а давала возможность спокойно развиваться и совершенствовать уникальный природный дар, помноженный на работоспособность увлеченного человека. Лиза могла просиживать по многу часов у инструмента только потому, что ей это нравилось и ничего другого в жизни не хотелось. Когда ей исполнилось пятнадцать, Лиза сразу потеряла двух самых важных людей из той части жизни, которая была связана с музыкой, а поскольку с музыкой в ее жизни было связано все, то можно сказать, что она почти осиротела. Первой умерла бабушка Ася, и сразу оскудел мир, в котором не стало постоянного слушателя, энтузиаста-меломана, развивающего свой музыкальный кругозор вместе с Лизой. А потом умерла Майя Эдуардовна, лишив Лизу не просто наставничества, но и ощущения правильности существования только в том пространстве, где существует один язык – язык нот. Безоблачное детство, наполненное любовью и предчувствием чудес, закончилось.
Глава 3
Как и было назначено, Лиза к трем пришла в класс. Учителя не было. Она потопталась у двери и уже собралась уходить, как заметила в конце коридора Натку Милькину. Она, видимо, только что отыграла у своей Старухи-Золотухи, так ученики прозвали старейшего профессора Римму Ивановну Золотко, и направлялась, как всегда, в буфет. Лизе очень не хотелось сейчас выслушивать Наткину болтовню, и она заскочила в класс. Не было уверенности, что Ната не заметила ее маневра, и точно, буквально через минуту черный глаз уставился на Лизу из приоткрытой двери.
– Ты чего, одна, что ли? Репетиция, да? А Хлебчик где? Ждешь его, да? – засыпала вопросами Натка.
Лиза кивнула и отмахнулась, мол, скройся, но подружка распахнула дверь и ввалилась в класс.
– Я посижу, пока твой не пришел, слушай, чего расскажу, – и Ната затараторила о какой-то ерунде вроде организации поездки на пароходе по случаю окончания школы.
Лиза слушала вполуха и листала ноты. Учителя она уже ждала как избавления. Он опоздал на пятнадцать минут. Зашел, когда Натка, сидя на его столе, вытащила из портфеля купленный у кого-то с рук новый купальник и пыталась продемонстрировать Лизе, как чудесно скроены трусики. Павел Сергеевич застыл в дверях, Лиза покраснела, а Натка, извинившись, сползла со стола, оставив на его полированной поверхности влажные следы. Она ящерицей шмыгнула в дверь, а Лиза плюхнулась на стул перед роялем, стараясь не смотреть на учителя, но в поднятой крышке заметила, как медленно, на одеревеневших ногах он подошел к столу, как растерянно, словно не зная, куда поставить портфель, остановился. Лиза начала разыгрываться на гаммах, наблюдая, как Павел Сергеевич возит носовым платком по тому месту, где только что сидела Натка. «Вытирает, – подумала Лиза, – можно подумать. Ишь какой брезгливый, и платок понюхал. Фу, дурак какой! Что она, специально, что ли. Жарко ведь, вот и вспотела». Больше Лизе в его сторону даже смотреть не хотелось.
На этот раз урок прошел спокойно. Хлебников сделал пару замечаний, но в целом остался доволен. Даже похвалил за умение собраться и закончить за пару дней то, что другие наверстывают месяцами. Павел любовался тем, как от его слов поднималась только что опущенная голова ученицы.
«Как у цветка, – подумал он, – вот и плечи наконец расправила и улыбнулась. А глаза, глазищи, надо ж, как горят. Ух, какой в ней вулкан кипит. Выпустить боится, себя боится, меня. Ноги дрожат, коленки склеила. Господи, до чего красива и талантлива! В том и беда… Хорошо, когда одно что-то, а так – разорвет ее в разные стороны. А как иначе, кто мимо такой спокойно пройдет? Домогаться будут, ответит… Разбудят, потом не остановишь. Это пока весь темперамент в клавиши вколачивает, а потом… А вдруг талант перетянет? И что, от всего отвернется, будет днями и ночами об аппликатуре и фразировке думать, да на кой ей это? Живи, девочка, люби… Головку свою хорошенькую держи высоко не потому, что старый дуралей похвалил тебя за усердие, а потому, что он сейчас подняться со стула не может от боли в паху».