Однако по этим болотам надо было ездить, надо было снабжать дивизии, сражавшиеся в лесах. Надо было перебрасывать тысячи тонн грузов: муку, мясо, крупу, соль, спички, табак, сапоги, шинели, валенки, снаряды, мины, гранаты, патроны, взрывчатку, горючее, медикаменты, фураж и многое, многое другое. Поэтому возникли здесь дороги совсем особого типа. Их называли здесь настилом, потому что дорогу настилали стволами деревьев, тесно прижатыми друг к другу.
Ездить по настилу было тряско. Зато ездить по нему можно было круглый год: и весной, и летом, и осенью, и зимой. Зимой даже было лучше: снег заполнял впадины между стволами, и машины не так трясло.
Вот лейтенант и вышел на этот самый настил. Даже занесенный снегом, он возвышался над землей почти на полметра, уходя в обе стороны, вправо и влево, ровной полосой, теряющейся во мгле. Николаев пошел на север. Ему надо было добраться до перекрестка дорог, повернуть почти под прямым углом на восток и на следующем стыке настилов взять к югу, описав таким образом огромную букву «П». Весь этот путь занимал больше тридцати километров. Только так мог лейтенант попасть к месту назначения, потому что дороги напрямик не было.
Лейтенант шел быстро, стараясь при каждом шаге ступать на верхние края бревен, занесенных снегом. От этого его походка была похожа на какой-то бесконечный танец. Небо сплошь было покрыто тучами. Но за тучами была луна, и потому все пространство заполнял слабый свет. Казалось, он исходил от снега, от верхушек деревьев, то уходивших в стороны, то подступавших к самой дороге.
Долго шел лейтенант, и за все время ни одна попутная машина, на которой он мог бы пристроиться, не обогнала его. Зато навстречу ему то и дело ехали грузовики, сани, шли колонны солдат.
Часа через два он добрался до перекрестка дорог, и тут ему повезло. У контрольно-пропускного пункта остановилась порожняя полуторка. Она шла как раз в тот штаб, куда лежал путь лейтенанта. Он залез в кузов, и машина тронулась. Пошел снег. Он падал все гуще и гуще. Машина тряслась по настилу. А лейтенант старался поменьше шевелиться, чтобы мокрый снег не падал ему за воротник.
Наконец машина остановилась. Он вылез. В сумраке между деревьями виднелись какие-то бугры. Он догадался, что это были землянки, и обрадовался: наверно, доехали. Хорошо было бы теперь забраться в тепло и заснуть до утра. Лейтенант сделал несколько шагов и напоролся на часового.
— Стой, кто идет? — раздался голос, и лейтенант увидел фигуру с автоматом на шее.
Фигура потребовала у лейтенанта «пропуск» — секретное слово, которое меняется каждые сутки. Здешнего пропуска лейтенант не знал. Часовой повернул голову и крикнул несколько раз в темноту:
— Карпенко, а, Карпенко!
— Чего? — донесся голос.
— А покличь сержанта! Хтось тут пришел и пропуска не знает.
— Сейчас.
Явился сержант. Николаев объяснил ему, кто он такой.
— Так вам в оперативный отдел надо?
— Ну да, так то завтра. А сейчас где-нибудь переночевать бы.
— Ах, переночевать! Ну пойдемте к нам.
Сержант повел его за собой. Прошли метров двадцать, остановились у одного из бугров, возле которого тоже стоял часовой. Лейтенант догадался, что это и был тот самый Карпенко, который вызвал сержанта. Спустились на три ступеньки, сержант отворил дверь, вошли. Здесь было темно и тепло. На столе в консервной банке с темной жидкостью плавал фитиль, зажатый проволокой. На нем дрожало крошечное зернышко пламени. Оно нисколько не освещало нутро землянки, а только еще сильнее подчеркивало тяжелый мрак, царивший в ней.
Сержант спросил у лейтенанта удостоверение личности, взял его, наклонился к печке в углу и, отворив дверцу, раскрыл маленькую книжечку, прочел все, что было в ней сказано о лейтенанте Николаеве.
Красное пламя осветило в этот момент сержанта. Лейтенант увидел совсем юное решительное лицо и низко надвинутую на лоб шапку.
— Ложитесь, товарищ лейтенант, — сказал ему сержант, возвращая удостоверение, и показал в глубину землянки.