— Хороша штучка? — любовно спросил он у Германа, разворачивая его к машине. — Это мой пупсеночек мне презентовал. Мы едем с ней в Кармель. Хочешь с нами? У нее там подружка. Не Мэрилин Монро, но если у тебя встает на деньги, то все получится. Я скажу, что ты — мой двоюродный брат из Москвы.
«Что ж, продаваться надо легко и дорого», — подумал Герман и взял под козырек:
— Отлично, шеф. — Герман даже не предупредил хозяина о своем отъезде: «Хватит издеваться над человеком, я личность, а не посудомойка. Свободу Юрию Деточкину!»
— Сейчас мы заедем за моей Барбарой, и вперед. Будь с ней любезным. Она очень милая веселая вдова одного милого нефтяного магната.
Друзья быстро домчались до прекрасного особняка на горе, выходящего окнами на парк «Голден-Гейт» с фантастическим видом на залив.
— Подожди, я договорюсь о тебе, — предупредил Флор и скрылся за решетчатой оградой, увитой необыкновенными яркими цветами.
Через некоторое время из подъезда выпорхнуло престарелое создание в нежно-лимонном с белыми полосками одеянии и в широкополой шелковой шляпе точно в цвет «кадиллака». Рядом следовал беззаботно улыбающийся Флор.
— Дорогая Барбара, позволь тебе представить моего двоюродного брата из Москвы Джорджа Кинга.
Барбара протянула липовому Кингу свою жилистую руку с пигментными пятнами старости и мило улыбнулась безупречными керамическими зубами. Ее лицо было пергаментным от многочисленных подтяжек, а лимонная тень от шляпы делала его еще более безжизненным, словно ему улыбалась хорошо подкрашенная мумия. Герман шаркнул ножкой, тюкнулся, как клювом, в поднесенную руку и галантно раскрыл дверцу перед лимонной дамой, а сам серой мышью юркнул на заднее сиденье, насмешливо насвистывая «В бананово-лимонном Сингапуре в бурю, когда шумит и плачет океан…».
Флор с Барбарой, как голубки, нежно ворковали впереди, а Герман у них за спиной старательно расправлял свои свалявшиеся перья и злорадно думал, что теперь с бедностью и неустроенностью покончено. Что он докажет и Анне, и Саре, и ее трясущемуся папочке, чего он стоит. Через два часа они уже петляли по живописной «семнадцатимильной дороге», которой так гордятся американцы. Лимонная Барбара то и дело вызывала Германа на патетическое восхищение красотами ландшафта, и он облегченно вздохнул, когда наконец замелькали причудливые домики Кармеля, оказавшегося чудным карамельным городком, чем-то неуловимо напоминающим средиземноморские, полным картинных галерей, арт-салонов, бутиков и ресторанчиков. Дом Саманты стоял на самом берегу океана и утопал в цветах. У подъезда сверкал антикварный, натертый до блеска «роллс-ройс». Хозяйка ждала их в гостиной. Она была не то чтобы стара, но безобразна.
Старость вообще-то приносит некрасивым облегчение. К тому же насыщенная интересными событиями жизнь может даже неказистого человека внутренне облагородить, а хорошее общество отшлифовать манеры. С годами дурнушки вполне могут превратиться в стильных пожилых дам, о которых можно даже подумать, что в молодости они были очень ничего себе. Старость примиряет дурнушек с красавицами. Но не наоборот, ведь если для первых — это тихая гавань, обитель согласия и мира, то для вторых — непоправимая утрата внешности, рассеивание волшебства, самая большая несправедливость в мире.
Итак, они дружили. Бывшая красавица Барбара и бывшая дурнушка Саманта, которых возраст и деньги уравняли в правах и возможностях.
У Санты водились пять мерзких маленьких мопсов на толстых кривых ножках с поджатыми колечками свинячьих хвостиков. По одному на каждого бывшего мужа и на каждый миллион долларов, доставшихся ей от отца — табачного фабриканта, давно ушедшего от своей единственной дочери в другие миры и присоединившегося к большинству человечества, неспешно ожидающего нас за пределами этой жизни.
Гости с хозяйкой поужинали в дорогом и изысканном ресторане со средиземноморской кухней и долго еще смеялись по всяким пустячным поводам на открытой веранде живописной маленькой виллы. Как хорошо жить в роскоши! Барбара с Флором решили пройтись вдоль океана. Оставшись вдвоем с иноземным кавалером, Саманта стала расспрашивать гостя о Москве. Она слушала его с большим интересом, причем голова ее слегка сотрясалась. «У нее тоже трясучка! Может, это заразное? Американская лихорадка жадности? Сколько же ей лет? — раздумывал Герман. — Пятьдесят пять? Шестьдесят? Неужели мне придется спать с этой рухлядью? Ничего, с меня не убудет, закрою глаза и стану представлять кого-нибудь еще». Он для пробы прикрыл глаза, но смог представить себе только пятерых плосколицых мопсов. Герман передернулся, открыл глаза, и тут ему, как наяву, представилась Анна, словно дуновение океанского ветра, на секунду присела она на подлокотник кресла и обвила его всем телом. Он сладко потянулся и взглянул на Саманту. Та с томным, печальным видом сидела на диване и старалась не дрожать головой. Герману стало жалко смотреть на эти тщетные усилия.