Донат молча глядел в сторону деревни и ждал. Ухмылку он вовремя спрятал. Карла фон Камеке с надеждой взглянула на Федора Леонтьева. Но тот пока еще ничего не понимал. Он был так измотан этой войной и так истощен, что по-детски радовался свежему воздуху и веселым лицам.
Амелия окинула "людей" испытующим взглядом, вздернула подбородок и, воткнув тяпку в землю, словно пику. с презрением посмотрела на Доната.
Но поскольку никто не бросил работу и не пошел домой, Донат сделал вид, будто ничего не случилось, и как ни в чем не бывало вновь взялся за свеклу. Дело у него спорилось, тяпка в его огромных лапищах взлетала и опускалась как бы сама собой, лишь слегка направляемая неприметным движением пальцев. Наша соседка тут же последовала его примеру-там что-то выдернет, тут порьгхлит, чик-чик, чик-чик.
Тут-то Амелия наконец взглянула мне в глаза. Очень грустно взглянула. Она крикнула всем:
- Этот скот не имеет права вам приказывать. Он уволен! Он больше не управляющий, слышите?
Отчаяние может обернуться мужеством.
Однажды-в эту минуту мне невольно пришел на намять тот случай-охотники пристрелили ястреба: пристрастился таскать зайчат. Вые грел-и ястреб камнем свалился с неба! Охотники, довольные, удалились. Тут Швофке-я о нем давненько ничего не рассказывал, - так вот, Швофке махнул мне рукой: пошли, мол. Каро, пристально следивший за всеми событиями от выстрела и до падения птицы, уже летел стремглав к тому месту, куда упал ястреб.
Вскоре мы услышали его победный лай.
Ястреб был молодой и некрупный. Пуля лишь подрезала ему крылья, так что взлететь он не мог. Поэтому принял бой со злобным преследователем здесь, на земле.
Такого мужества я никогда больше не видел. Ястреб счел ниже своего достоинства сдаться на милость громкоголосой твари, бестолково скачущей из стороны в сторону.
И хотя взмыть в высоту он не мог, зато мог расправить могучие крылья во всю ширь и показать нам, ползучим бесцветным тупицам, роскошные перья с багряной каймой. Грудь в ярких пятнах орденов он выпятил вперед, а голову гордо вскинул вверх-даже ухитрился взирать сверху вниз на нашего Каро. заливавшегося отчаянным лаем. Он стоял величественно и спокойно, как рыцарь, бросивший вызов противнику: не суетился, не издавал ни единого звука.
И только когда Каро подскакивал слишком близко, он отталкивался от земли и сверху сильно бил кривым клювом по мягкому носу пса. Каро отскакивал с жалобным визгом и осуждающе оглядывался на нас. Где же наша выручка? Я во все глаза глядел на ястреба и не мог наглядеться. Положение у него было безвыходное, никакой надежды не оставалось, но он не пытался спастись бегством или спрятаться; казалось, он был в самом расцвете силы и красоты. Привычно считая себя непобедимым, он держался так, словно наш Каро не грозный враг, а ничтожная козявка.
Сначала мы пытались угрозами оторвать Каро от птицы, потом стали отгонять пса уже пинками и, конечно, много потеряли в его глазах. В конце концов мы перегнали стадо в нижние луга.
- Не хочет сдаваться без боя, верно ? - спросил я у Швофке.
- Еще не знает, что никогда не сможет летать, - буркнул тот в ответ.
Вечером, возвращаясь с пастбища в деревню, мы решили взглянуть еще разок на смелую птицу: мертвый ястреб лежал на спине в нескольких шагах от того места, под кустом бузины, задрав кверху скрюченные когтистые лапы.
- На таких лапах не походишь, - заметил я. - Кто же его убил?
- Да, наверное, никто, - задумчиво ответил Швофке. - Просто он вдруг все понял.
Тот случай невольно пришел мне на память-тем более что не только я, но и Донат смотрел на Амелию с неподдельным восхищением. И не мог этого скрыть. Она поднимала деревню на бунт против него, но в тусклых глазах Доната впервые зажглось некое подобие огня. Да, в каком-то смысле Амелия в тот день была краше, чем в любой другой, и, может, как раз в том единственном смысле, который Донат ценил в женщинах. Глаза ее метали "зеленые" искры, она не желала покоряться его воле, с юрдым видом глядела куда-то поверх наших голов и призывала к бунту. Долой Доната!
Я решительно отшвырнул тяпку.
Хватит держать язык за зубами. Рабочий день кончился. Мы с барышней не хотим больше плясать под его дудку. Сыты его властью по горло. И ползать перед ним на брюхе не желаем!
20
Но никто за нами не пошел. Соседка еще ниже пригнулась к земле "к работе ближе", и хотя тяпать перестала, но и голову поднять боялась.
- Эй, соседка, шабаш, время вышло! - крикнул я ей.
- Ничего-то ты не знаешь! - отмахнулась она.
Так и не разогнулась и с места не сдвинулась.
Хельга Йоль счищала грязь с деревянных башмаков. Ирена Цёрбиг тупо таращилась на всех, опершись на тяпку, Ида Даннеберг, болезнь которой, как показало время, была мнимой, ухмылялась, Гсрда Зуль не сводила преданных глаз с всесильного Доната.
Нс работали, но и не уходили. Они выжидали, чем кончится схватка за власть.
Амелия медленно обернулась, и меня резанул ее взгляд-как порыв ледяного ветра: ну что?!
Я даже сморщился как от боли-до того стыдно мне стало за всех.
Амелию душили слезы-для нее это была катастрофа. Куклы вдруг перестали двигаться. По долгу матери Карла не сводила с дочери любящих глаз, хотя это стоило ей больших усилий. Но я перехватил быстрый сочувственный взгляд, искоса брошенный ею на Доната.
- По домам! - гаркнул я. - Вы что, не поняли, что она сказала?
Тут Ида Даннеберг обнажила уже всю челюсть-ее трясло от смеха. За ней зашлись хохотом все остальные. Они ржали так, что воздух над полем дрожал. Таким нелепым я им показался.
21
Тут уж и Федор Леонтьев всполошился и спросил, что случилось.
Старшая фон Камске объяснила.
Не знаю, правда, насколько точно. Ведь она, если считала нужным, умела сглаживать острые углы. Во всяком случае, подыскивала слова с таким трудом, словно вспоминала стихи Пушкина. Федор Леонтьев смущенно улыбнулся и махнул рукой - кончать работу! Все обрадованно задвигались.
Все, но не Донат. Он демонстративно не тронулся с места.
- Ты коммунист? - спросил он Леонтьева нарочито громко и четко.