— Ты достойна гораздо большего, чем я или кто-либо другой мог бы дать. Я мог бы провести целую жизнь, отдавая тебе все, и этого было бы недостаточно, — шепчет он. Кажется, что он шепчет мне прямо в ухо, хотя он говорит без помощи рта. Каждая его мысль ласкает мой разум, сглаживая бесконечные боли, которые я носил в себе слишком долго. — Каждую ночь, когда я слышал твой плач, я хотел сказать тебе, что все будет хорошо.
Я издала звук, похожий на смех и всхлип.
— Я бы не поверила тебе, даже если бы ты сделал это.
— Я знаю. — Он нежно гладит меня по волосам. — Потому что я знаю, каково это — чувствовать, что ты дрейфуешь, один в огромном море.
— Я могла бы сделать гораздо больше за то время, которое ты мне дал, — признаюсь я себе и ему.
Еще долго после расставания с Чарльзом я уделяла ему так много времени. Он владел мной, как никто другой. Закончилась бумажная работа или нет, но в течение многих лет я была свободна, как ветер в парусах. Эм была права: мое сердце отказалось от этого распадающегося брака задолго до того, как совет приложил перо к бумаге.
Но я не могла избавиться от хватки, которую Чарльз оказывал на мой дух. Я жила каждый день, думая о нем. Плевала на него. Обижаясь на него. Время от времени, вопреки себе, интересовалась, как он там и что делает. Хорошо это или плохо, но все сводилось к мыслям о нем. Тратить энергию, которую он не заслуживал, которую я не хотела отдавать, но все равно отдавал снова и снова.
Потребовалось убрать воспоминания о нем с помощью божественной магии и бедственного положения мира, чтобы окончательно отвлечься от него. Чтобы понять, что сильнее всей моей ненависти и потребности отомстить — мое безразличие. Способ ранить его — это никогда не причинять ему боль, а просто не заботиться о нем. Это то, что окончательно освободит меня от него.
— Ты совершала необычные поступки. Ты проплыла через конец Серой Впадины, избежав посланников Лорда Крокана и рейфов. Обещаю, я не так уж сильно помог тебе в этом, как ты могла подумать. Ты прошла дальше на юг, чем я когда-либо видел — дальше того места, где карты отходят от края пергамента. — В голосе Илрита звучит неподдельное восхищение, и его искренность замедляет мои слезы. — За пять лет ты сделала больше, чем большинство людей за всю свою жизнь.
— Но этого было недостаточно... Я не сделала для них достаточно. Чтобы отплатить им за всю ту любовь, которую они мне дали.
Его рука замирает. Медленно его руки размыкаются вокруг меня. Я почти прошу его не отпускать меня. Я не готова, еще не готова. Меня не утешали так уже много лет, и я нуждаюсь в этом.
— Посмотри на меня, Виктория, — мягко приказывает он. И я смотрю. Я смотрю на него сквозь пальцы, потом опускаю руки. Илрит смотрит на меня своим непоколебимым взглядом. Это так же успокаивает, как и его объятия. — Ты не должна отплачивать кому-то за любовь. Она дается безвозмездно.
— Но...
— Никаких «но». Вот и все. Все просто. Если кто-то любит тебя, по-настоящему любит, то это потому, что он хочет этого — потому, что он не может представить себе мир, в котором этого нет. Потому что ты заставляешь их душу петь одним своим существованием. — Несмотря на то, что его слова приятны и светлы, его глаза наполнены непонятной мне болью.
— Но я не из тех, кого легко любить, — шепчу я. — Может быть, как сестру или дочь. Может быть, как друга. Но не... — Я останавливаюсь.
— Не? — мягко спрашивает он.
Я слишком сырая, слишком голая, чтобы бороться.
— Не как возлюбленную.
Он ласкает мои щеки обеими руками, убирая волосы с моего лица.
— Что в этом мире заставило тебя так думать?
— Мне так сказали, — признаюсь я. — Кто может тебя любить? — Невероятно, насколько моя интонация совпадает с интонацией Чарльза даже в моем собственном сознании. Даже после нескольких месяцев, проведенных вдали от него. — Мне трудно, я...
— Стой, — приказывает он, хотя и не грубо. Я подчиняюсь. — Я не знаю, что это был за человек. Но он явно был грустный, маленький и жестокий.
С этим я могу согласиться. Я всегда могла с этим согласиться. Так почему же слова Чарльза до сих пор не дают мне покоя?
— Ты достойна того, чтобы тебя любили не только друзья и близкие, но и любимый.
— Ну, это не имеет особого значения... не так ли? — Я пытаюсь пожать плечами, как будто все это не имеет значения. Как будто он все еще не держит мое лицо обеими руками так же нежно, как я надеюсь, что он держит мое сердце. — Не то чтобы у меня было время найти другого возлюбленного. Да и не было никогда. Некоторые люди просто не созданы для этого.
— Я знаю, что ты имеешь в виду. — На его лице нет ни тени колебаний, ни сомнения, ни обмана, как будто он действительно знает.
— Как?
— Я никогда не хотел влюбляться. Поклялся, что никогда этого не сделаю.
Вполне разумная клятва. Но странно слышать это от человека, который только что поэтически рассуждал о силе любви.
— Почему?
— Я видел, что она сделала с моими родителями. После... — Я уже собиралась сказать ему, что не нужно продолжать, я знаю, как тяжело ему дается эта тема, но он продолжил. — После смерти матери мой отец начал угасать. Его суженая ушла, и тишина в его душе ослабила его желание жить. Ничто во всех морях не могло заменить ее.
— Мне жаль, — шепчу я.
— Мы оба познали потерю и боль. — Он отпускает мое лицо и проводит кончиками пальцев по моим рукам.
— И мы стараемся делать все, что в наших силах, благодаря этому.
Илрит несколько раз испуганно моргает. Он слегка наклоняет подбородок, и интенсивность его взгляда слишком велика. Он приглашает меня заглянуть в его душу, так же как он заглянул в мою.
— Не из-за этого, а вопреки этому. То, кем мы являемся, не зависит от травм, которые пытаются омрачить наши души. Она часть нас, она может научить нас, но не определяет нас.
От этих слов у меня снова заслезились глаза. Мне хочется обнять его за талию и прижаться к нему. Чтобы еще немного пожить в его стабильности, пока мой мир не встанет на свои места.
Но я не делаю этого. Я не могу позволить себе подойти к нему слишком близко. Не только ради своего хрупкого сердца, но и потому, что, сделав это, я обреку его на сердечную боль — если он действительно душит в себе ту же зарождающуюся привязанность, что и я сейчас. Я направляюсь в Бездну, затем в Великое Запределье... а у него впереди долгая жизнь. Лучше не оспаривать ни клятву, которую он дал себе, ни мою решимость. Но это не значит, что мы не можем найти друг в друге утешение и успокоение. Что мы не можем заботиться друг о друге как коллеги-лидеры, разделяющие уникальный опыт. Как два человека, которые измучены, устали и так жаждут отдыха от плеча того, кто понимает.
Я протираю глаза, пытаясь отогнать все оставшиеся ощущения от упрямых слез. При этом я замечаю состояние своего тела. Я больше не твердая. Мои очертания по-прежнему серебристые, но плоть становится прозрачной.