— Трачу много времени на ученье. Нужно, иначе трудно работать.
— Ну что? Пойдем в клуб?
— Нет. У меня какое-то паршивое настроение. Знаете, бывает так без причины.
— Вот это уже скверно, капитан. Читайте советы адмирала Джервиса. Там есть и хорошие. Помните? «Командир должен быть всегда примером для подчиненных, и если он вял, мрачен, расхлябан, и команда будет такая же». Вы не должны позволять себе иметь плохое настроение. Примите сейчас американскую формулу: «Улыбайтесь!» — О’Конор оскалил зубы в улыбке. — Все будут думать, что у вас прекрасное настроение. И еще способ. Выпейте как следует.
— Не хочу. Пойду к себе. Почитаю еще правила плавания в конвоях, приказы и тогда, наверное, скоро засну. Скучная материя. Заходите, Пат. Я всегда рад вам.
— Спасибо. Завтра матч «Гурзуф» — «Оушен Войс». Придете смотреть?
— Наверное. До свидания.
— Я не буду вас провожать. Хорошо?
По затемненной палубе Роман прошел к трапу, Матрос, одетый в теплую канадку и вязаный шлем, увидя его, козырнул, весело улыбнулся.
— Добрый вечер, мистер кэптен. С вашего разрешения, мы придем на «Гурзуф» смотреть кино, Парни нас пригласили.
Роман кивнул головой.
— Ладно, приходите.
На палубе «Гурзуфа» было пустынно, тихо и темно. Иллюминаторы наглухо закрыты щитами затемнения. Романа встретил рулевой с повязкой вахтенного на рукаве.
— Скоро пойдем? — с надеждой спросил он, заглядывая в глаза капитану.
— Не знаю, Фокин. Надоело стоять?
Капитан поднялся к себе в каюту. Не успел снять плащ, в дверь постучали. Вошел помполит Снетков.
— Ты что хотел, Андрей Федорович? — спросил Роман, когда помполит уселся в кресло.
— Новостей хотел.
Роман развел руками.
— Понятно. Потом, тут тебя исландки ждут.
— Женщины? — удивился Роман.
— Три.
— Зачем они пришли?
— Узнаешь. Они кинофильм посмотрят, а потом к тебе зайдут. Не бойся…
— Все шутишь, Андрей, а мне, знаешь, тошно. Какое-то тяжелое чувство. Я все ищу причину. Вроде бы из-за того, что мы ничего не делаем. Стоим, в футбол играем, белый хлеб жуем… Два месяца…
— Верно. Но ведь тут обкома нет. Собрались и пошли жаловаться. Разговоры с нами вести не будут.
— Не будут.
— Ну вот видишь. Так не пойдешь вниз?
— Нет.
Помполит вышел, а Роман сел к столу.
Женщины пришли со Снетковым. Одна пожилая и две молодые розовощекие девушки, в брючках и ярких свитерах. В руках они держали большие пакеты.
Роман пригласил всех сесть.
— Господин капитан, — сказала пожилая, — мы хотели просить вас передать эти вещи, — она показала на пакет, — вашим солдатам, которые воюют на севере. Им, наверное, холодно. Здесь хорошие вещи. Часть мы вязали сами, а часть купили. Свитера, перчатки, белье. Передайте от исландских женщин…
Девушки улыбались и согласно кивали головами.
Что-то дрогнуло в сердце у Романа, когда он посмотрел в грустные серые глаза исландки. «Мать», — решил он и спросил:
— У вас кто-нибудь в армии?
— Сын. Единственный. Он служит во флоте. А эти девочки — мои соседки, Они помогали мне. Собирали вещи. Меня зовут Хельге Торнгрим. Не обижайтесь, господин капитан. Подарки от чистого сердца.
— Спасибо, миссис Торнгрим, — поблагодарил Роман, — я все передам.
— Мы понимаем, что наши вещи не решат исхода войны, но пусть хоть нескольким солдатам будет теплее и они вспомнят добрым словом исландок.
Женщины стали прощаться. Хельге Торнгрим протянула руку Роману.
— До свидания, господин капитан.
Неожиданно для себя Роман наклонился и поцеловал смуглую сухую руку. Женщина в смущении ее отдернула.
Через неделю суда, стоящие в Рейкьявике, получили приказ перебазироваться в Хваль-фиорд. Пустынный фиорд очень напомнил Роману бухту Баренцбурга на Шпицбергене, в которой он бывал до войны. Те же величественные и мрачные остроконечные горы вокруг, та же серая спокойная гладь моря. Теперь было ясно, что выход конвоя скоро. Суда стояли на якорях в готовности «номер один».
Из Хваль-фиорда конвой выскользнул неожиданно. Ночью прибыл катер с флагманского корабля, и офицер связи приказал сниматься согласно ордера. Конвой состоял из сорока судов разных национальностей. Шли двумя колоннами под прикрытием нескольких крейсеров, десятка эсминцев и корветов. В Северном море вошли в туман. Он оседал на палубе, надстройках и поручнях, сразу же превращаясь в холодные капли.
На мостике «Гурзуфа» в молчании стояли капитан, помполит Снетков и мрачноватый военный комендант транспорта лейтенант Антонов. У арликоков[4], тихо переговариваясь между собой, дежурили матросы пулеметных расчетов. Тишину нарушал только мерный стук дизелей.