Он ушел не улыбнувшись, как это делал обычно, следуя американской традиции: улыбаться во всех случаях жизни.
Через сутки конвой вышел, а «Гурзуф» остался в Мурманске. Несмотря на большие повреждения, нехватку рабочей силы, частые налеты немцев, судно через месяц ушло в рейс.
«Гурзуф» направили на Дальний Восток Северным морским путем. Роман хорошо помнил трудное плавание во льдах Арктики. Где-то поблизости пиратствовал гитлеровский рейдер «Адмирал Шеер». Поступали тревожные сообщения. Потоплен «Сибиряков». Рейдер подошел к острову Диксон, но был отогнан огнем наших батарей и судов, стоявших в бухте. «Шеер» выслеживал идущий на восток караван. Суда продвигались с ледоколами, беспомощные, лишенные возможности свободно маневрировать. Бесконечные ледяные просторы перед глазами. Лед слепил. Каждая черная точка ясно выделялась на белом снегу. Скрыться было некуда. Солнце светило круглые сутки. А шли таким малым ходом, что пешеход мог обогнать судно. Крейсеру так и не удалось обнаружить караван. Он пробрался через Берингов пролив благополучно.
«Гурзуф» поставили на линию Владивосток — Ванкувер. Здесь плавание стало значительно спокойнее, чем в конвоях. В этих районах гитлеровцы почти не появлялись.
…Проехали Омск. Поезд пошел быстрее. Мелькали названия знакомых городов.
У Романа было странное, какое-то двойственное состояние. Он радовался тому, что едет к жене, и в то же время чувствовал, как теряет что-то очень для него дорогое, близкое. Накануне отъезда он долго бродил по судну, заглядывал во все уголки.
Вот тут был развороченный бомбой полубак, теперь он отремонтирован, и только внимательный глаз может заметить умело закрашенные новые листы…
Сколько часов он провел на этом диванчике в штурманской рубке? Много, очень много… А вот место на мостике между телеграфом и обносом, где он обычно стоял. Черное пятно на белой краске так и осталось от его полушубка… Его каюта… Тут наедине с собой он безжалостно критиковал свои действия, сомневался, принимал решения…
В памяти одно за другим проходили лица… За три года чего не случалось… Но теперь все казались хорошими, плохое не вспоминалось. Казалось, что никогда он не встретит таких людей, не будет командовать таким прекрасным судном. Многие сожалели об его уходе, некоторые даже считали отъезд капитана предательством, смотрели на него укоризненно: «Эх ты, покинул нас. Мог бы ведь остаться».
Моторист Зверьков зашел к нему в каюту и, держа руки за спиной, смущенно проговорил:
— Вот, Роман Николаевич, машинное звено просило передать вам на память… — Зверьков подал ему маленький, искусно выточенный из нержавеющей стали якорь, укрепленный на полированной дубовой дощечке. — Надпись-то посмотрите, — сказал Зверьков.
На пластинке было выгравировано: «Помни «Гурзуф». Мы не подвели. Т/х «Гурзуф». Машинное звено. 1942 г.».
Торжественный повар, в накрахмаленном халате и колпаке, преподнес ему огромную коробку печенья. Роман хотел его отдать к вечернему чаю, на общий стол, но кок обиделся и потребовал, чтобы капитан отвез печенье жене.
— Наверное, всю войну таких не ела. А может быть, и до войны. Ведь я первым кондитером в Одессе слыл.
Каждый чем-то хотел показать свое уважение к нему. В последний час собрались в столовой.
— Роман Николаевич, не забывай нас, — сказал Снетков. — Мы еще встретимся…
— Спасибо за все, ребята, — растроганно сказал Роман. — То, что мы пережили вместе, не забывается. Буду рад плавать с вами еще.
— Мы — тоже, Роман Николаевич, всегда с вами, — зашумели моряки.
«Царь Соломон» подошел к Роману, пожал руку.
— Что же, дорогой Роман Николаевич, видно, вам самому не хочется уходить от нас. Ничего не поделаешь. Утешайте себя тем, что оставляете о себе прекрасную память, я говорю серьезно и без лести. А если понадобится вам настоящий механик, то вызовите Шамота.
Роман засыпал под однообразный лязг поезда. На душе у него было грустно и радостно.
В Москве он сразу попал в людской поток. На улицах преобладали военные шинели. Город выглядел грязным, запущенным. Зато лица у людей были счастливые. Кончилась война! И завтра не прилетит самолет, и не упадет бомба, и жизнь твоя не оборвется…
Роман остановился в гостинице, где с трудом получил номер. Он вымылся горячей водой, побрился, надел форменный костюм и, привинтив ордена, направился в министерство.
Когда он проходил по коридорам, на него поглядывали с уважением. Заслуженный человек! Он прошел в приемную замминистра. Немолодая секретарша тоже посмотрела на ордена Романа и с сожалением сказала: