Было достаточно уже таких наркоманов, но студенты говорили: «пришло время для решительных действий, теперь мы изменим мир». Обычной уличной молодежью эти мальчики в дорогих пальто немедленно отшивались. Даже хиппи их ненавидели — для тех они были слишком плоскими. Но они достали всех в 1968 году, они маршировали тут, там, повсюду… Студенты не строили баррикад, как в Париже, но так сыпали революционными листовками, что шагу ступить было негде. В любом случае, мы были ими обеспечены.
Жизнь не была такой сладкой в дальних рабочих районах. Ты никогда не мог так просто прийти к себе домой в рабочий район в Восточном Лондоне, где-нибудь на Bethnal Green, и сказать за чашкой чая своему папочке, что хочешь жить в вигваме. Правда, некоторым парням удавалось попасть в высшие учебные заведения, они отрывались от остальных и могли попробовать ходить в афганском плаще и искать счастья, как хиппи, в свободной любви и наркотиках, но почему-то эти парни не могли найти там успокоение и новый, замечательный мир.
К тому же для большинства ребят и их подружек было не так-то просто начать жизнь, в основе которой лежит монотонный труд. Все эти неприятные занятия, ожидавшие их в больших количествах, давали им немного денег и достаточно причин для плохого настроения в наступающее утро понедельника.
Так что призывы к рабочим, чтобы те присоединялись к своим товарищам студентам и все как один поднялись в борьбе против их общего врага, капитализма, попадали в очень глухие уши. Если кто и хотел подать руку помощи студентам и хиппи, то разве что помочь их «молодежному движению» хорошим пинком под зад. Когда студенческие плакаты вещали «Уничтожь государство» или «Победу — Вьетнаму», все было уже ясно. Даже на футбольном стадионе Челси парни в это время пели «Студенты, студенты, ха, ха, ха!» — пока только для своего удовольствия.
Во время Марша Солидарности с Северным Вьетнамом в октябре 1968 года Tariq Ali и его революционеры по выходным наконец-то получили ответ. Фабрики и футбольные стадионы были засыпаны листовками, призывавшими «простых рабочих парней выйти на улицы», и вот наступил великий день, когда 30 000 студентов и подобных им бездельников слонялись по Лондону. Добились они только пробок на улицах.
Ax, да, еще особой шум вызвали 200 не особо вежливых негодяев, одетых в цвета футбольного клуба Millwall, которые бежали рядом и кричали: «Enoch, Enoch!» (политик, который сопротивлялся наплыву иммигрантов из бывших Британских колоний) и создали полицейским так много беспокойства, что газеты тоже начали кричать на следующий день. Хиппи, забудьте о ваших войнах в юго-восточной Азии и о ваших кислотных путешествиях в никуда — скинхеды пришли за вами!
Имейте в виду, что постановка знака равенства между появлением скинхедов в заголовках газет и появлением субкультуры вообще может быть большой ошибкой. То, что произошло на Fleet Street, не стало чем-то особенно примечательным и не было каким-то исключением из правил. К тому же 1968 год в качестве даты нашего рождения мог бы только послужить тому вранью, что появление скинов было не более, чем реакцией на появление хиппи, а мы бы этого не хотели, верно? Слово «skinhead» не вошло в употребление до 1969 года, зато молодых людей в высоких ботинках и с коротко постриженными волосами можно было встретить среди модов уже в 1964 году — именно эта молодежная субкультура была тем, откуда они пришли. Никакого названия для таких парней еще не существовало, и они были предвестниками прихода скинхедов первой волны.
Хипповские разговоры о мире и любви начались только через три года, моды были раньше, и заявления, что скины были какой-то реакцией на хиппи, ничем не подтверждаются. Отрицанием хиппи, может, и были, но никак не реакцией.
Моды были сильны в начале 60-х годов, но после того, как газеты занялись ими и осветили в правильном свете их «береговые битвы» с мотоциклистами Hell's Angels и еще несколько потасовок по поводу праздников в 63 и 64 годах, дни модов были сочтены. Даже в 1965 году, когда The Who сочинили гимн «My Generation», мало что изменилось — моды не могли устоять перед натиском прессы. До этого они всегда были довольной собою молодежью и всегда были на шаг впереди и на голову выше всех остальных. А теперь они стали страдать от чего-то наподобие кризиса самоопределения.
Когда начался массовый наплыв молодых модов, взрослые парни смотрели на них как на позеров — у них не было ни малейшего понятия о рабочем классе и внешнем виде и они должны были ходить на High Street, чтобы их там научили, как им следует одеваться. А затем, надо полагать, идея разбивания шезлонга о чью-нибудь голову привлекла к модам и тех, кто был способен испоганить все, что слово «мод» значило раньше.
«Для чего мы существуем? По-правде говоря — ни для чего. Мы ведь просто глупые люди, мы не живем для чего-либо.»
Многие моды учились в колледжах и в университетах, попадали под влияние того, что вокруг них происходило, и таким образом присоединялись к оборванной армии хиппи и студентов на их пути к легким наркотикам, прогрессивному року, цветочными рубахами и поп-арту.
К счастью, развитие субкультуры не было одинаковым для всех модов. С тех пор, как они впервые появились в конце 50-х годов в клубах и кафе лондонского Сохо, область их распространения стала намного больше и простиралась до севера Великобритании. Эта северная сцена смогла просуществовать намного дольше — она была сосредоточена вокруг скутерских клубов, а позже и ночных танцев под музыку соул в таких местах, как славный «Casino Club» в Wigan или 'The Torch» в Stoke.
«Я всегда был скинхедом. Я был им даже тогда, когда само это слово еще не было изобретено. Когда мне было лет 12 или 13, я решил, что не хочу быть длинноволосым, и коротко постригся. Ботинки, подтяжки и пальто Crombie всегда были частью моей жизни.»
Последней и наиболее важной причиной для появления скинхедов было возрастание числа модовских гангов — своеобразных «диких племен» модов, которые прятались по городским джунглям крупных британских метрополий. Известные еще и как «hard mods», то есть «грубые моды», они охотно участвовали в создании полного насилия образа «пост-модернизма» второй половины 60-х годов и одевались соответствующим образом. Все их вылазки проходили не в костюмах, а в джинсах и рубашках, и подобным же образом дорогие мокасины заменялись на ботинки. Затем, когда начал распространяться французский стиль стрижки с едва заметными бакенбардами, моды перешли на своих парикмахерских машинках с четвертой насадки на первую.
East End, пригород Лондона, стал домом для многочисленных племен таких вот модов. Некоторые из них позже были втянуты в организованную преступность и окончили свою жизнь по ту сторону решетки. А те парни, что не были связаны со всем этим, любили создавать впечатление, что какая-то связь все же существует. Все это было частью их обаяния, связанного с тем, что они смотрели слишком много гангстерских фильмов.
В рассказе под названием «Youth! Youth! Youth!» Garry Bushell пишет о модах, известных под названием сьютс (от слова «suits» — костюмы) и представлявших собой еще одну, «спартанскую ветвь модов, которые начали появляться в лондонских клубах где-то в 1965 году и имели рабочее происхождение». Он рассматривает таких парней как непосредственных предшественников скинхедов.
Скинхедов, которые старались одеться получше на вечерние танцы в клубах, тоже часто называли словом «сьютс» в 1969 и 1970 годах — и такие племена водились уже не только в Восточном Лондоне. Другие города, например, Бирмингем, Ливерпуль или Нькжастл, тоже могли похвастаться большим количеством таких парней. Больше всего их было в Глазго — в том незаурядном городе, где ганги всегда были частью взросления для каждого воспитанника улицы. Разбойники из Глазго были знамениты своим насилием еще со времен Razor Gangs (то есть «племен с опасными бритвами в карманах») 30-х годов. Они называли свои племена «fleets» или «teams», кстати, этими названиями пользуются и некоторые современные ганги. Целью их существования была оборона их территорий.