Ага Голь остался сидеть на кладбище. Вообще-то он хотел и дальше меня проводить, но шефство надо мной уже взяли два низкорослых и довольно доброжелательных моджахеда. Предварительно они спросили у меня, где же присущий журналисту фотоаппарат. Узнав, что я мусульман на пленку не снимаю, уважая их религию, решили повести меня дальше на юг, в сторону кишлака Алам. «Ты хотел посмотреть как живем мы и наши дети? Тогда иди и смотри, ничего не бойся и не удивляйся. Постарайся запомнить все это и рассказать о том, что ты видел, своему народу», — сказал один из них.
Перейдя по двум связанным веревкой доскам через петлявшую речку Рай, мы двинулись дальше по тропе, вившейся по низине. Стало почти темно. Снизу неба уже видно не было. Зеленые заросли образовали своего рода шатер, закрывавший от внешней среды скрытую в виноградниках деревню. На краю арыка я увидел сидящих на корточках и ведущих неторопливую беседу стариков. Они что-то старательно полоскали в мутной, почти стоячей воде. Увидев чужестранца, «ришсафиды» (белые бороды) встали и хотели было последовать за нами, но один из провожатых жестом показал, что этого делать не стоит. «Сейчас покажем тебе школу. Такой ты точно еще не видел. Наши дети здесь учатся читать и писать. Не считай нас за дремучих людей. Мы стараемся дать им образование, пусть даже без учебников. Буквы нужно знать хотя бы для того, чтобы читать Коран, а цифры — чтобы отсчитывать суры», — улыбнулся моджахед. Он жестом подозвал к себе маленького юркого и улыбавшегося старичка. Возможно, подбежавший к нам мужчина и не был стариком, но возраст афганца определить довольно трудно. Нелегкая жизнь откладывает порой на их лицах ранние, преждевременные морщины, а руки сохнут от постоянного ковыряния в земле и воде.
Якуб Хан — так звали сельского учителя — как никто другой обрадовался появлению здесь шурави. Он сразу же, правильно оценив ситуацию, попросил меня при случае встретиться с министром образования или культуры и попросить их прислать бумагу для чистописания и хотя бы несколько учебников. Я пообещал ему выполнить эту просьбу, вообще старался в то время не бросать слов на ветер. И по приезду из той командировки рассказал товарищу Кайюми — министру просвещения, что видел в сельской школе близ Герата и что просил передать ему местный муалем (учитель).
Справа от дороги опять потянулись завалы, некогда бывшие жилыми строениями. У основания одного из них в земле зияла дыра — достаточно просторная, чтобы в нее влезть и толстяку. Якуб Хан, как мышь, юркнул в нору, я последовал за ним. Подземный ход был не шибко длинным. Метров 15–20 ходьбы в полускрюченном состоянии, и мы оказались в просторном помещении, которое, по-видимому, некогда служило подсобным подвалом или амбаром зажиточного дома. Здесь был «класс», в котором школьники учились. Вдоль стен лежали аккуратные цветные циновки. Из этой комнаты вел еще один подземный ход, который соединял класс с «учительской». Здесь Якуб Хан показал мне свои сокровища — гусиные перья, которыми дети писали, пузырьки с иранскими чернилами и толстенные пачки листовок. Для интереса я решил порыться в макулатуре. Листовки были самые разнообразные: правительственные, антиправительственные, писанные на дари, пушту и на английском. Рассортированы они были, однако, вовсе не по содержанию, а по размеру. Якуб сказал, что для самых маленьких годятся большие листовки, так как расстояние между строк в них пошире, и на этом чистом поле детям легче выписывать буквы. Ребята постарше могут писать между строк маленьких листовок. Заодно встречают в незнакомом тексте знакомые буквы. Так и учатся читать и писать. Учитель рассказал также, что народ стал возвращаться в кишлак после ухода советских войск. Пока шурави стояли, люди возвращаться боялись. Лучше было недоедать в Иране, чем погибнуть на родине. Я спросил старого учителя, много ли детей он обучает грамоте? Якуб ответил, что у него два класса, в которых в общей сложности учатся 150 ребятишек. А всего в кишлак возвратились 800 семей. На дурацкий вопрос о том, где жить лучше — здесь или в Иране, учитель улыбнулся и сказал: «Вы что, шутите? В Иране конечно…». Низкий потолок, поддерживаемый треснувшими деревянными балками, давил на психику. Казалось, что он может в любой момент завалиться на голову, и тогда уже точно никто и никогда… Я поспешил наружу, пообещав учителю по возможности решить его вопросы в Кабуле.