Джером Клапка Джером
ДУХ МАРКИЗЫ ЭПЛФОРД
Рассказ
Это — одна из тех историй, что рассказывал мне официант Генри — или, как он теперь предпочитает называться, Анри — в длинном зале ресторана при отеле «Риффель-Альп», где я провел как-то тоскливую неделю между двумя сезонами, разделяя в гулкой тишине пустого дома общество двух престарелых девиц, которые целые дни испуганно шептались друг с другом. Композиционный прием, использованный Генри, состоит в том, чтобы начать рассказ с конца, довести его до начала и заключить серединой. Я его отбросил как непрофессиональный. Что же касается стиля — довольно своеобразного, — то его я пытался сохранить, и мне кажется, что рассказ приобрел именно такой вид, какой он имел бы, вздумай Генри сам излагать события по порядку.
Первое мое место было, признаться по правде, в кофейне на Майл-Энд-роуд — ну и что ж, я этого не стыжусь. Всем приходится с чего-нибудь начинать. «Килька» — так мы его звали, потому что настоящего имени у него не было, или, во всяком случае, оно даже ему не было известно, а это прозвище к нему как-то очень пристало — всегда продавал газеты рядом с нами: между нашей кофейней и мюзик-холлом на углу. Иной раз, когда случалось мне пропустить рюмку-другую, я, бывало, возьму у него газету, а сам, если хозяина поблизости нет, дам ему кружку кофе и кое-что из того, что оставалось на тарелках у посетителей — такой обмен нас обоих устраивал. Парень он был на редкость толковый, даже для Майл-Энд-роуд, а это — неплохая рекомендация. Он умел приглядываться и прислушиваться к нужным людям и давал мне иногда полезные советы насчет скачек, а за это получал от меня шиллинг или там шестипенсовик, — как придется. В общем, это был парень из тех, про которых говорят: «Он далеко пойдет».
И вот, представьте себе, в один прекрасный день вдруг входит он к нам с таким видом, будто он по меньшей мере сам владелец кофейни, а под руку с ним девчонка, этакий чертенок лет двенадцати, и оба усаживаются за столик.
— Гарсон! — кричит он. — Какое сегодня меню?
— Меню сегодня такое, — отвечаю, — что ты сейчас же уберешься отсюда вон, а это, — я говорил про девчонку, конечно, — немедленно отведешь туда, откуда взял.
Она была очень грязная, но даже и тогда уже видно было, какая она хорошенькая — глаза огромные и круглые, а волосы рыжие. Во всяком случае, в те времена такие волосы назывались рыжими. Теперь все дамы из высшего света носят этот цвет волос — вернее, стараются как можно точнее воспроизвести его, — и он называется у них «каштановый».
— Генри, — говорит он мне, даже и глазом не моргнув, — боюсь, что вы забываетесь. Когда я стою на краю тротуара и кричу: «Экстренный выпуск!», а вы подходите ко мне со своим полпенни, тогда хозяин — вы, а я обязан вам услужить. А когда я прихожу к вам в кофейню, заказываю угощение и плачу за него, то хозяин — я. Вам ясно? Можете принести мне жареной грудинки и два яйца, только, пожалуйста, не прошлогодние. А для леди — жареную треску покрупнее, будьте добры, и кружку какао.
Ну что ж. В его словах была доля истины — он всегда отличался здравым смыслом, Я принес то, что он заказывал. Как эта девчонка расправлялась со всем, что ей подавали, — редкое было зрелище. Видно, она уже несколько дней ничего толком не ела. Она умяла большую треску за девять пенсов вместе со шкуркой, а потом две порции жареной грудинки, по пенни за порцию, и шесть бутербродов — мы называли их «ступеньками» — и две полпинты нашего какао, а это одно могло вполне насытить человека, ведь мы варили его по всем правилам. Видно, Кильке в тот день удалось выручить изрядную сумму. Он так уговаривал ее кушать и не стесняться, как будто бы это было бесплатное угощение.
— Возьми яйцо, — предложил он, как только грудинка исчезла с тарелки. — Съешь одно из этих яиц, и тогда уже ты будешь совсем сыта.
— Кажется, больше я уже не могу, — отвечает она поразмыслив.
— Тебе конечно, виднее, на что ты способна, — говорит он. — Может, тебе лучше и не есть этого яйца. Особенно, если ты не привыкла жить на широкую ногу.
Я рад был, когда они кончили, потому что меня тревожило, как он будет рассчитываться. Но он преспокойно расплатился, да еще дал мне полпенни на чай.
Это был первый раз, что мне пришлось обслуживать их, но, как вы сейчас услышите, далеко не последний. Он после этого часто приводил ее к нам. Имени своего и происхождения она не знала, так что они вполне подходили друг другу. Она рассказала ему только, что сбежала от одной старухи, которая ее била и у которой она жила где-то в Лаймхаусе. Он устроил ее у старушки, снимавшей чердак в том же доме, где он и сам ночевал — когда обстоятельства ему это позволяли, — научил ее выкрикивать: «Экстренный выпуск!» и нашел ей подходящее место на углу. Там, на Майл-Энд-роуд, мальчиков и девочек не бывает. Они там либо младенцы, либо взрослые люди. Килька и Рыжик — так мы ее прозвали — считали, что у них роман, хотя ему было лет пятнадцать, а ей — не больше двенадцати. Ну, что он в нее влюблен, это видно было с первого взгляда Хотя, конечно, никаких нежностей он себе не позволял. Это не его стиль. Он следил за тем, чтобы она вела себя как следует, она должна была с этим считаться, что, надо полагать, шло ей не во вред, а он в случае чего, не стесняясь, задавал ей трепку. У простых людей это принято, сэр. Чуть что, они дают своей старухе хорошую зуботычину, ну, вот как мы с вами выругались бы или запустили бы в нашу миссис рожком для сапог.