Потом я нашел себе место в городе и ушел из кофейни, так что не видел их обоих лет пять. В следующий раз я их встретил в ресторане на Оксфорд-стрит — это было такое любительское заведение, где всю работу делают женщины, которые ничего не понимают в нашем деле и все время проводят в сплетнях и романах — я их называю не любительские, а «любовные» заведения. У них была там такая белобрысая заведующая, которая ничего не слышала, когда вы к ней обращались, потому что все время прислушивалась к тому, что нашептывал ей через прилавок какой-то дряхлый болван. Официантки, видно, считали, что хорошая работа состоит в том, чтобы часами беседовать с посетителями, заказывающими чашку кофе за два пенни, а если появлялся настоящий посетитель и осмеливался действительно что-нибудь заказать, они принимали это как оскорбление. Завитая кассирша целый день любезничала через свое окошечко с двумя молодыми билетерами из соседнего мюзик-холла, которые приходили по очереди, сменяя друг друга. Иногда она отрывалась от этого занятия, чтобы получить деньги с посетителя, а иногда и нет. В жизни мне приходилось бывать в разных подозрительных заведениях, и официанты вовсе не такие слепые совы, как принято думать. Но никогда ни прежде, ни потом не приходилось мне видеть одновременно столько любезничающих парочек, как там. Это была мрачная темная дыра, и влюбленные точно чутьем ее находили и просиживали там часами над несколькими чашками чаю и пирожными «ассорти». «Идиллия» — скажут некоторые, но меня лично это зрелище приводило в самое мрачное расположение духа. Была там одна девушка очень странного вида, глаза красные, а руки длинные и тонкие — просто ужас. Она всегда приходила со своим молодым человеком, таким бледным нервозным юношей, в три часа дня. Вот они любезничали так, что я никогда ничего смешнее не видывал. Она щипала его под столом и колола шпилькой, а он сидел и не сводил с нее глаз, точно она — дымящийся бифштекс с луком, а он — голодный бродяга, заглядывающий с улицы в окно. Да, это была удивительная история, как я узнал потом. Когда-нибудь расскажу вам.
Меня наняли в это заведение «на тяжелую работу»; но, поскольку самый тяжелый заказ, какой пришлось мне там слышать, состоял из холодной ветчины и цыпленка, за которым надо было сбегать потихоньку в соседний трактир, видно, я нужен был им больше для вида.
Я уже пробыл там две недели и чувствовал, что все это дело стоит у меня поперек горла, как вдруг, однажды, входит туда Килька. Он здорово изменился, так что я его сперва и не узнал. Он помахивал тросточкой с серебряным набалдашником — эти костыли были тогда как раз в моде, — на нем был шикарный клетчатый костюм и белый цилиндр. Но что меня больше всего поразило, так это его перчатки. Ну, моя внешность, видно, не так сильно усовершенствовалась, потому что он с первого взгляда меня узнал и протянул мне руку.
— А, Генри, — говорит, — я вижу, ты продвинулся в жизни.
— Да, — говорю, пожимая ему руку, — и не стану грустить, если продвинусь еще куда-нибудь из этой лавочки. Но ты-то, видно, сделал блестящую карьеру?
— Да ничего себе, — отвечает, — я журналист.
— Вот как? — говорю, — по какой же части? — Это потому, что я их немало повидал, пока целых полгода работал в одном заведении на Флит-стрит. Ну, так их наряды не имели того великолепия, если можно так выразиться. Оснащение Кильки явно стоило ему кругленькой суммы. Его галстук был заколот бриллиантовой булавкой, которая одна обошлась кому-то — если не ему самому — фунтов в пятьдесят.
— Видишь ли, — сказал он, — я не выбалтываю всяких сведений полиции, я поставляю информацию лицам, которые интересуются скачками. Капитан Киль, может, слыхал? Так это я.