— Мы ожидали увидеть что-то такое, для преодоления чего потребуется большее, чем горный бур или подрывной заряд, — сказал Кирон.
— Поверьте мне, — произнесла Аливия. — Ни вы, ни Механикум не сможете задействовать ничего, что бы их открыло.
— Так как же Хорус планирует открыть их?
— Он — кровь от крови Императора, — ответила она. — Этого будет достаточно, если только мне не удастся их запечатать.
— Вы же говорили, что Император их запечатал, — сказал Ферон.
— Нет, я сказала, что Он их закрыл, — произнесла Аливия. — Это не то же самое.
Алькад странно на нее глянул, как будто теперь отчасти понял истину касательно того, кто она.
— А откуда вам известно, как их запечатать? — поинтересовался он.
— Он мне показал.
Кирон постучал по черной стене одной из своих серворук. Не раздалось вообще никакого звука. По крайней мере, в этом мире.
— Если то, что находится по ту сторону этого места, столь ужасно, почему же Император не запечатал их сам?
— Потому, что Он не мог. Ни тогда, ни, возможно, вообще, — ответила Аливия, вспомнив изможденное постаревшее лицо, которое увидела за чарами. Для нее он отсутствовал не дольше одного удара сердца, однако она увидела на лице, которое на ее глазах прошло врата, следы сотен лет.
— Император не мог их запечатать, а вы можете? — спросил Кирон. — Простите, мадемуазель Сурека, мне сложно в это поверить.
— Мне плевать, во что вам там сложно поверить, — бросила Аливия. — Есть вещи, которые бог может сделать, а есть те, которые не может. Потому-то порой им нужно, чтобы за них делали грязную работу смертные. Император оставил армии для охраны от явных незваных гостей, однако Ему требовался кто-то, чтобы не пускать одиноких безумцев, искателей темного знания, или любого, кто случайно наткнулся на правду. За время моего пребывания на Молехе я убила сто тринадцать человек, которых притянул сюда шепот зла, просачивающегося из-за врат. Так что не смейте сомневаться насчет того, что я могу!
Она вдохнула, успокаиваясь, и стряхнула с себя куртку, заткнув заряженную ферлахскую серпенту за пояс формы. Она чувствовала себя глупо из-за того, что вышла из себя, но в этом месте все эмоции усиливались.
— Сколько вам лет, мадемуазель Сурека? — спросил Алькад.
— Какое это имеет отношение к чему-либо? — поинтересовалась Аливия, хотя в точности знала, куда он клонит.
— Император последний раз был на Молехе более века назад, — сказал Алькад. — И даже если учесть омолаживающие процедуры, ваш возраст и близко не подходит, чтобы вы могли быть рядом с Ним.
Аливия горько и безнадежно рассмеялась.
— Вы не знаете, сколько мне лет, Кастор Алькад. И сейчас я жалею, что это известно мне самой.
Локену показалось, будто у него из легких выдавили весь воздух до последнего кубического сантиметра. Ему хотелось опровергнуть то, что сказала тварь, носящая лицо Геррадона, однако голос, манера держаться… все указывало, что это была правда.
«Когда увидишь меня, убей».
К нему снова вернулись слова, шепот которых он слышал в тени своих покоев на «Тарнхельме». Нет, не так. Это было не воспоминание, казалось, он опять их слышал. Как будто с ним все еще говорил некий фрагмент того, что когда-то было его другом.
Меч и болтер Локена лежали перед ним на полу. Было бы нетрудно подхватить их, но смог бы он всадить в Геррадона болт прежде, чем остальные его застрелят? Имело ли это вообще значение?
Он подавил желание убивать.
— Тарик? — произнес он, выдавив имя сквозь стиснутые зубы.
— Нет, — раздраженно вздохнув, ответил Геррадон. — Ты что, не слушал? Я — Тормагеддон. Я ждал в варпе, когда Маленький Хорус отсек Тарику голову, и схватил яркую побрякушку его души прежде, чем ей смог полакомиться кто-нибудь из детей варпа. Знаешь, он вопит и умоляет, будто побитая собака. Фулгрим вел себя так же, а ведь он был примархом. Только представь, как это скверно для Тарика.
— Не слушай его, Локен, — предостерег Рубио. — Отродья варпа кормятся болью, которую причиняет их ложь.
Граэль Ноктюа пнул Рубио под колено, сбив псайкера на пол. Тот распростерся от удара прикладом болтера. Брор Тюрфингр ощерился на Ноктюа, но Севериан покачал головой.
Локен испытывал горе. Он печалился о гибели Нерона Випа и скорбел о боевых братьях, которых терял. Смерть Тарика на Исстване практически сломила его и ввергла в бездну безумия. Он не был уверен, выбрался ли в действительности оттуда.