«В которой уже будет ОМОН», – подумал Артур и внезапно задумался, мыслит ли он здраво или действительно просто беспомощно бесится. Ответа на этот вопрос он не знал.
– Ладно, – сказал он. – Мимокрокодил прав, я мешаю вам сейчас своей язвительностью, поэтому лучше пойду спать. Без обид и все такое. Просто напишите мне потом, что в итоге решите, ладно?
– Канешне[64], – ласково сказала Лилипут.
– Я напишу тебе полный список заданий, – пообещал Наташка.
– Спасибо, – сказал Артур и отключился от конференции, только жалостливое замечание Лилипута все равно услышал.
– Ён не вытрымае[65], – сказала она, и это выводило из себя, потому что Артур был уверен, что еще на многое способен. Да, быть может, он излишне язвит, срывается на своих, но он еще в своем уме. Наверное.
Глава 12
Маша спала крепко. Она слишком устала, и Артур это знал, но все равно очень осторожно шел к ней, боясь потревожить. Ноутбук и все пять телефонов он отключил, просто чтобы забыть о них обо всех хотя бы ненадолго.
Его бесило все. План марша. Товарищи. Цезарь со своими закидонами. Артемида, которая выдала его два раза подряд. Что было у всех в голове, Артур не понимал, но сил ругаться не было, и он шел спать, по-человечески, в кровать.
Его одеяло вот уже неделю неподвижно лежало на его половине кровати, потому что спал он днем, обычно под пледом – не видел смысла разбирать постель, только чтобы поспать часок. Маша из-за этого ворчала, но стирала его пододеяльник вместе со своим.
Спать с ней под одним одеялом было невозможно. Она сразу в этом призналась, а он не поверил, а потом просыпался в августе без покрывала. Машка все утаскивала себе и было в этом что-то милое, потому что даже летом она заворачивалась по самый нос, а он называл ее за это гусеничкой в те минуты нежности, которые когда-то были между ними.
Это, казалось, было так давно, что уже сложно было поверить, что это действительно было, а не привиделось ему в каком-то коротком обманчивом сне. Он уже не верил в это, но, не раздеваясь, падал на свою половину кровати, чтобы посмотреть на нее в ночном полумраке.
Машка – маленькая, мягкая, немного наивная, – во многом была чем-то таким, что он всегда искал. Она напоминала Артуру маму, нежность которой часто превращалась в ворчание о недоеденной каше. И в то же время она не была главной. На самом деле, Маша нуждалась в сильном плече. Это было очевидно, а он не мог стать этим плечом, по крайней мере, сейчас.
Он смотрел на нее и думал, что случилось бы, повстречайся они годом раньше? Как бы она тогда посмотрела на школьного учителя без особых перспектив, с одной лишь идеей в голове?
Хотя чем она от него отличалась? Фельдшер скорой, за копейки слушающая маты бомжей и крики пенсионеров. Она тоже ничего, кроме идеи, за плечами не имела. Только заметила бы она его, если бы не август? Заметила бы она его в обычном сером мире, где он, как ему казалось, ничего выдающегося из себя не представлял?
Представить это знакомство у него не получалось. И даже если завучу вызвали бы скорую при очередном гипертоническом кризе, если бы на этот вызов приехала Маша, а он встретил ее у школы и проводил в учительскую, они бы, скорее всего, не заговорили.
Он смотрел на кончик ее носа, крохотную точку маленькой беспомощной девочки, а сам вспоминал, как увидел ее впервые. Она тогда доказывала, что его надо срочно госпитализировать, потому что без медицинской помощи он может умереть.
Только даже Артур понимал, что она преувеличивает. Ему было плохо. Сломанная при задержании рука за три дня посинела и сильно распухла. В ней что-то дергалось от боли, на вспухшем запястье была содрана кожа. Это было невыносимо, но точно не смертельно, так же, как багровый зад и кровоподтеки на боку, оставленные берцами, но она была так упряма и так убедительна, что его позволили забрать, и в этом было что-то почти волшебное.
Он не сразу смог поверить, что правда оказался в машине скорой – не в камере, не во дворе, не в автозаке, а в машине скорой, где сильная и решительная мгновение назад Маша разрыдалась, как только машина тронулась с места.
– Эй, ну… не плачь, – это было первым, что Маша услышала от него и, конечно же, не успокоилась.
Пытаясь хоть немного ее утешить, он обнимал ее тогда в машине, буквально усадив к себе на колени. Она от этого плакала лишь сильнее, цеплялась за его окровавленную майку и просто выла в голос.
Кто кого тогда жалел и утешал, было не ясно, ведь за пару минут до этого она колола ему в бедро обезболивающее, боясь трогать багровую задницу. Только обнимать ее и утешать было не больно, то ли от укола, то ли от одной мысли, что все это уже закончилось.