От него часто веяло разочарованием, и он только рукой махал, когда речь заходила о его работе в охране. Вся его военная служба уместилась в эту квартиру на исторической родине. Больше он и не желал.
К семье же он относился совсем иначе. Та была для него высшей ценностью, и это никто не мог оспорить.
Он любил Артура и никогда не был к нему строг, хотя многие считали его очень суровым человеком. Он не рассказывал о своем боевом опыте, но много говорил о своем отце, передавая сыну тайны партизан, выживавших на землях оккупированной Беларуси.
Молчаливый и замкнутый, он всегда вкладывал в Артура какие-то особые благородные ценности, потому Артур и не мог вырасти кем-то другим, не мог иначе реагировать на несправедливость.
Артуру было семнадцать, когда в десятом[82] году развернулись массовые протесты, и он, первокурсник истфака БГУ,[83] рвался на площадь, но отец впервые ему что-то запретил.
– Ты никуда не пойдешь, – строго сказал он. – Тебе еще нет восемнадцати, ты не голосовал и не имеешь еще права на подобные решения.
– Но ты голосовал, – начал было Артур, но отец не дал ему договорить.
– Я и пойду, а твое время еще не настало, – сказал он так, как будто знал, чем все это обернется.
После той зимы его стало подводить сердце, а через два года после очередного инфаркта его не стало. Мать по нему тосковала, прожила без него три тоскливых года и умерла во сне с его фотографией в руках.
Тихая учительница математики, общительная, вежливая и заботливая. Она всегда считала Артура их маленьким чудом. Она гордилась им, хотя школьный учитель – не профессия для мужчины, как обычно говорили.
У нее было свое мнение на этот счет, как и у отца. Артуру они позволяли самому решать, кем быть и как жить, просто уважали его выбор, знакомили с умными людьми, давали книги и пример.
«И что бы они теперь сказали, глядя на меня?» – думал Артур, смотря на запертую дверь гостиной в противоположном конце коридора.
В этой квартире оставалась вся его жизнь, жизнь его родителей, а он даже не мог обещать, что когда-нибудь сюда вернется, но почему-то понимал, что никто не стал бы винить его за это.
Мама бы, конечно, плакала, вцепившись в руку отца, а тот, спрятав руки в карманы домашних спортивных штанов, кивнул бы на дверь без укора или осуждения, мол, иди.
Он просто не любил прощаний, но всегда говорил, что жизнь и свобода ценнее денег, статуса и квадратных метров.
«Хорошо, что они не видят этот ад», – подумал Артур и быстро вышел из квартиры.
Он тоже не любил прощания и сантименты, но мысль о родителях помогала ему собраться, спокойно закрыть дверь и пойти за велосипедом, оставленным в квартале отсюда.
Глава 21
В голове у Сергея была только одна мысль: телефон.
Он молился, чтобы ему удалось найти момент и заглянуть в него. Чистить телеграм не было времени, удалять его – тоже, да и Сергей вдруг подумал, что совершенно не уверен, что у него не завалялось какой-нибудь фотки районного флага, цепи солидарности или гаража с трафаретами.
Китаец сотни раз напоминал ему про меры безопасности, но Сергей всегда чувствовал себя самым удачливым засранцем на свете.
– Я же царский салат, что с меня взять? – шутил он часто, а когда его вытаскивали из буса и, мешая поднять голову, тащили куда-то еще, ничего, кроме мата в собственный адрес, в голове Сереги не было.
«Допрыгался, – думал он, – и ладно сам огребешь по самые уши, но если хоть кого-то подставишь, будешь мразотой».
– Шагай, – рявкнули на него и ударили в спину, толкая в автозак.
Сергей даже оступился, шагая между двумя лавками, дернулся, поднял голову и встретился взглядом с перепуганной девушкой, стоявшей у противоположной стены. Она вся дрожала, в глазах у нее блестели слезы.
«А эту-то девочку зачем?» – подумал Сергей, не замечая еще пятерых парней, что вместе с девчонкой приехали в другом бусе.
Ее взгляд настолько поразил Сергея, что он едва не забыл, где он и кто, остался только ее немой призыв о помощи, на который хотелось ответить, но за ним следом толкнули Пылесоса, да так, что тот врезался в Серегу, заставляя сделать еще один неловкий шаг, настолько резко, что боль в ноге снова напомнила о себе. Он мысленно выругался и отступил дальше, осматривая единственную девушку в их компании. Из кармана у нее торчал флаг, который она, видимо, рано достала, а потом плохо спрятала и, кажется, до сих пор этого не поняла, испуганно глядя по сторонам.