-Сергий, хучь сложно, но идти тебе к тракту надобно. Леса у нас тут дремучие, зверья много. Тебе проще, сил у деревьев возьмешь, у камней старых. Знаешь теперь как. По лесу сложно без проводника. Путь к столице смотри по Яриле. Светило наше встает на востоке, а заходит на западе. Тебе туда надобно. Но все ж доберись до своих. Легше будет.
Наконец высказавшись и завязав сидор, бабка помогла надеть его на меня. Усадив на лавку, пару мгновений посидели. И молча, ничего не говоря друг другу, вместе с ней мы вышли из бани. Во дворе ничего не поменялось. Тот же староста с помощниками что-то негромко между собой обсуждали. Глазеющие на происходящее, зеваки все также стояли за околицей. Лизки нигде не было. От новой обиды снова сплюнул на землю. И зря.
Попрощался с Матреной. И пошел, не оборачиваясь, к калитке. Проходя мимо входа в сени, дверь вдруг открылась и из нее, со своим маленьким сидором и большой корзиной в руках, выскочила Лиза, громко крича:
-Ба, я тоже ухожу. Ухожу со своим Сергеем.
Женщина, прищурив глаза, со злостью посмотрела на нее. Глаза ее в ярости потемнели:
-Лизка! Что удумала? Не пущу-у-у с ним!
-Уйду, ба!
- Одна ты у меня-а! Не да-ам!
-Уйду. Решила так! Не уговаривай!
Женщина, внезапно сорвавшись с места, подбежала к собравшейся уходить Лизе и схватив ее, силой начала ее заталкивать обратно в дверь. Вырвала из рук сидор, упала корзина, из которой выпал и покатился по земле круг домашнего сыра. Из перевернувшейся крынки на землю потекло молоко. Вырывающуюся из ее рук, борящуюся с ней девушку в сени помог затолкать староста Степаныч.
-Не пущу-у-у с ним, Лизка! Даже и не думай мене!
-Ишь что удумала, окаянная. Бросить нас решила?!
Девушка заплакала. Злое и заплаканное от обиды лицо девушки гневно взирало на родных и теперь таких ненавистным ей людей:
-Я все равно, ба, уйду! Отпусти-ите! Не пустишь, убегу от вас навсегда! Как есть сбегу! Мой Сергий. Бабка, родич мой, попусти-и!
-Ты никуда не пойдешь?
-Я убегу. Не сегодня, так завтра убегу. Не завтра, так позже. Матрена, пусти-и! Не пустишь, не вернуся совсем.
Дверь закрылась, чтобы через мгновение оттуда выскочил староста. В сенях слышался злой ор и крики. Староста уперся в дверь и снова сказал мне:
-Не дадим. Уходи, княже!
Выйдя за околицу, Сергей оглядел стоящих на улице зевак. Поправив висящий на спине сидор и парострел, заткнутый за ленту ремня, взглянул в последний раз избу Матрены и не оглядываясь, ровным шагом двинулся прочь из деревни. Дойдя до развилки дорог, юноша свернул на ту дорогу, которая по словам местных, должна привести его к имперскому тракту.
Пройдя по дороге примерно пять верст, еще недалеко от деревни, парню встретилось недавно поваленное на дорогу дерево. И он, решив напоследок все-таки сделать ещё одно доброе дело, принялся за, ставший уже привычным, магический подъем тяжестей. Потратив на это дело несколько минут, Сергей решил немного передохнуть и присесть на траву.
Через минуту отдыха, юноша почувствовал очень, едва чувствующуюся, лёгкую вибрацию.
-Странно, землетрясение?! Нет, на землетрясение это не похоже.
Вибрация земли усиливалась с каждой минутой. Сергей лег на землю, прислонив ухо к земле, словно пытаясь услышать что-то новое. Лёгкая рябь земли ощущалась сильнее и мерными стуками.
-Нет, это не землетрясение. Совсем не похоже на землетрясение. Словно ходит по земле кто. А кто ходит?! Б...броне...бронеходы-ы!
Сергей не стал возвращаться прежним путем, а пробежался по краю леса, срезая себе обратный путь в деревню. Сейчас он во весь опор гнался в деревню через дальние покосы и луга. С помощью магии преодолел встретившийся ему широкий ручей. Скоро должно начаться деревенское поле, засеянное растущей пшеницей. Во время бега, он издали анализировал складывающуюся в деревне ситуацию. А она была стремной. В деревню от развилки с другой дороги на полном ходу, чихая паром, не останавливаясь, въехало несколько грузовых паромобилей. Рядом скакало несколько всадников. В хвосте колонны двигался легкий небольшой паровик, нелепо смотревшийся среди всех остальных машин. Позади всех них, по лугу, пугая пасущихся там коров, тяжело ступая и чихая паром, шла пара тяжелых бронеходов, украшенных катайскими знаменами и письменами. Не став заходить в деревню, оба бронехода остановились на ее окраине, издав бортовым ревуном воющие звуки. Стволы паропушек даже не наводились, словно их пилоты никого вокруг не боялись.
Сергей еще бежал ко дворам, когда из-за стогов сена, копнами лежавших у первых ближайших дворов, выскочил вожак тех парней, что ранее пытались отбить у него Лизу. За ним выглянуло и еще несколько ребят из той ватаги.
-Чужанин, куды бежишь, катайцы там! Убьют же!
-Знаю, что катайцы, не слепой. А вы значит от них сбежали? И что я вам говорил?! Трусы!
Паренек, скривившись на обидные слова, ответил ему:
- Нас отцы из деревни взашей погнали. Что мы можем. У тебя, княже, вона даже парострел есть, а у нас ничего.
-И что, вы даже на охоту не ходите? Не заливай мне.
-Так луки, силки с рогатинами в ходу у нас. Парострел только у старого Мелентия и был. Служил он.
-Так луки бы и взяли. Трусы!
Не став больше с ними разговаривать, я побежал дальше, к дому Матрены и Лизы.
Скрытно пробегая мимо деревенских заборов, Сергею вскоре пришлось залечь. Через щели он видел, как катайские солдаты в синей форме, спрыгнув из кузова паровиков, разбившись на тройки, с мечами и парострелами забегали в каждый двор. Не обращая внимания на, летящую по двору, кудахтающую и квохчущую птицу, они быстро вбегали вглубь изб, вскоре возвращаясь оттуда с выталкиваемыми из дому хозяевами. Некоторых они вытаскивали за длинные волосы и бороды, грозно шипя что-то на своем. Женщины и дети плакали. Старики и мужчины просили не бить никого. Но у солдат не было переводчиков, поэтому все их просьбы оставались без внимания.
Выгнанных из домов на деревенскую дорогу людей, катайцы быстро сгоняли к паровикам, устроив всей деревне общий сбор. Слово взял катаец-переводчик, стоящий рядом с офицером. На ломаном тартарском он начал говорить:
- Делевня с сего дня находится под пятой насего господина, императора Катая Ши Цзинта. Калмации назначен новый наместник, который опледелит и плислет вам новую власть. Наш император, Сын Неба, милостив к тем, кто плимет тень его меча. Сталые законы и налоги -отменяются. Смилитесь и все будет холосо.
Катаец подошел к старосте:
- Ты сталоста в делевне?!
-Ну, я, здесь староста.
-Все здесь знаесь?!
-Да навроде все, должон все знать. Староста я.
-Нужна твоя помось.
-Отчего ж не помочь господам офицерам? Можно и помочь.
-Помось нужна господам магам ... Господа маги желают говолить.
Из легкового паровика на землю спустились двое в цивильной, непривычной для деревни, городской одежде. Котелки на их головах на фоне зеленеющего леса производили впечатление некой чужеродности. Их белые лица явно выделялись среди прочих желтоватых лиц солдат и офицеров катайской сухопутной армии. Белые люди произносят несколько фраз, которые Сергей с легкостью перевёл.
-Агличане?! Тут? В такой глуши? Заодно с катайцами?! А агличанам что тут надо?
-Нам нужен пловодник. Кто холосо знает эти места?
-Ну я, знаю.
-Господам магам нужен Власов кладезь. Нам нужен пловодник. Тот, кто пловедет нас на Власов кладезь, каписе Клутобога, получит холосую нагладу.
Молчание.
-Власов кладезь? Капище Крутобога?! - напряженное лицо старосты Евграф Степановича пробил холодный пот, который тот непроизвольно вытер рукавом косоворотки: - Господа хорошие! Вы, верно, ошиблись! Никакого кладезя в наших окрестностях не наблюдали. И капищ в нашей глуши никаких нет. Ошибка ваша вышла!
Аглицкий маг негромко окрикнул стоявшего перед ним катайца-переводчика. Из услышанного Сергей лишь разобрал, что тартарец врёт. Катаец поклонился. После чего маг принялся за странные взмахи своей рукой с нанизанными на персты перстнями. Он выделывал в воздухе сложные пассы, явно повторяющие какой-то рисунок. После чего маг направил свой указательный палец на старосту. Поначалу ничего не было. Сергей даже подумал, что у этого агличанина ничего не получилось. Но через несколько секунд лицо деревенского старосты внезапно и сильно исказилось. Разительная перемена словно выглядела борьбой двух разных людей. Лицо Степаныча то искривлялось в непонятной злобе, то мимикой лица выказывало страх, после чего возвращалось к обычному состоянию для того, чтобы снова исказиться в злобе.