Каюм замер перед хижиной, стоявшей на самой окраине их района — дальше начинался округ Канда. Он был уверен — даже если сейчас они решатся на этот страшный грех, бог простит их. Он милостив, а перед лицом самой смерти не использовать все возможные способы для спасения Ишвара точно так же было бы преступлением. И перед народом, и перед Богом, этот народ избравшим. Главное, чтобы все получилось.
*
…Солнце восходит из-за холмов, но, хотя его лучи несут с собой жар, способный расплавить даже кости, отчего-то холодно. Нур ежится и оглядывается в поисках брата или дома тетки, но кругом лишь пустыня, с одной стороны бескрайняя, с другой ограниченная грядой холмов, и Нур не уверен — не мираж ли это? Солнце ползет наверх, отчаянно стремится к зениту — слишком быстро, стремительно, от чего тень Нура съеживается, укорачивается и вот-вот грозит исчезнуть вовсе. Он оглядывается, но вокруг по-прежнему ни души — ни звука, ни запаха… И вот он, опустив глаза на готовую сдаться безжалостному солнцу тень, замечает еще одну — длинную, острую. Поднимает взгляд — но свет становится таким ярким, что без боли и не посмотреть. Все, что он замечает — ненавистная синяя форма да протянутые к нему руки…
— Нур, дитя мое, — причитала Айша, вытирая холодный пот со лба мальчишки, который наконец проснулся и теперь жадно с присвистом глотал прохладный ночной воздух. — Все кончено. Это просто сон.
— Нет, — одними губами зло возразил тот, потирая шею — горло болело от так и застрявшего в нем крика.
— Ну-ка, — строго прищурилась тетка, — глаза уже на мокром месте! Ты же мужчина!
Нур сжал до боли зубы. Уж он-то умеет не плакать! Он, в отличие от глупого младшего братишки, не проронил ни слезинки, когда расстреляли отца, а тетка Айша, затыкая рот платком, пряталась вместе с ними в погребе, а после выла в голос. Он не расплакался, когда нашел истерзанный труп матери, лежащий под солнцем в неестественной позе, изодранной одежде, а в глазах ее застыли такие первобытные ужас и боль, что у Нура разом весь воздух из легких вышибло. Но сейчас он впервые почувствовал себя одиноким. Тем, кого покинула радость и надежда, кому, если что, некуда возвращаться. Раньше молитва помогала ему, окрыляла, давала точное знание — он не один, у него есть Бог и его народ, то теперь он лишь слышал безумный смех и видел перед глазами отвратительную синюю форму.
— На вот, выпей еще, — Айша всунула в его безвольные ладони кружку с отваром душистых трав. — И поспи.
Он вздрогнул, проливая часть горячей жидкости прямо на постель, а потом резко отставил чашку на небольшой импровизированный столик.
— Нет, — голос неожиданно прорезался. — Не буду спать. Тетя Айша, а где Гаяр?
— У Элай, в соседнем доме, — с явным неудовольствием ответила тетка. — Утром свидитесь.
— Нет, я сейчас пойду, — надулся Нур. — Вдруг что-то случится?
— Что же по-твоему может случиться? — Айша стала говорить тише, но от ее тона Нуру стало не по себе.
— Мало ли, — дернул костлявыми плечами тот. — Война.
— Война, — согласно кивнула тетка. — А ты что сделаешь? У самого молоко на губах не обсохло! А все туда же! Сиди и молись!
Она вышла, и лишь простыня в дверном проеме слегка колыхалась от сквозняка.
Нур подтянул худые коленки к подбородку и c остервенением потер никак не желавшую проходить шею. Он раз за разом вспоминал то, с какой легкостью эти самые государственные алхимики уничтожили их воинов — сильнейших мужчин и прекрасных бойцов! — почти голыми руками. Ему не давало покоя то, что человек — или кто-то в человеческом обличье — вообще мог сотворить такое. Конечно, тетка была права — чудо, что он вообще жив. Нур тяжело вздохнул, прикидывая, какую взбучку ему задаст после выздоровления Хайрат за то, что увязался за всеми на эту операцию.
Откинув прочь невеселые мысли, он, шипя от боли, аккуратно поставил ноги на пол. Перевязанная голова кружилась, правая нога пульсировала, но Нур, собрав волю в кулак, все же встал, воровато огляделся и, стараясь производить как можно меньше шума, выскользнул из-под крыши теткиного дома под черное бархатное небо. Отчего-то холод этой ночи показался Нуру особенно неприветливым, а мертвая тишина — предвосхищением чего-то особенно громкого. Он поморщился, вспоминая, как дрожала земля, сотрясаемая взрывами, как свистел в ушах ветер и одновременно его и остальных беглецов то норовили облизать языки пламени, то первозданный холод тянул к ним свои прозрачные тонкие пальцы.
В доме Элай, их двоюродной сестры, было тихо. С того момента, как пропал ее муж, и Нур, и младший Гаяр помогали Элай, да Айша тоже заходила и горестно причитала, поглядывая на день ото дня полневшую дочь.
Прошмыгнув в дальнюю комнату, проход в которую тоже занавешивала белая жидкого плетения ткань, Нур присел на постель к брату и едва сдержал стон — пораненная нога отозвалась немилосердной болью, а стены, пол и потолок, казалось, решили поменяться местами. Гаяр что-то пробормотал во сне и нахмурился. Нур уже пожалел, что приволокся к брату посреди ночи — не было ничего такого, что не потерпело бы до утра. А он просто дурак, дурак как он есть, самый настоящий. От этого осознания глаза неприятно обожгло, а и без того болящую шею свело в новом спазме.
Пока Нур старался преодолеть собственное ставшее каким-то непослушным тело, он услышал, как Гаяр жалобно всхлипнул и принялся кого-то о чем-то просить.
— Эй… — прошелестел Нур, тыкая брата в плечо. — Проснись, малявка!
Гаяр спал, но спал беспокойно — теперь он еще и плакал во сне. Нур вспомнил свой ночной кошмар и потряс головой, чтобы прогнать наваждение. Голова такой опрометчивости не простила.
— Что здесь происходит?
Лежащий на полу Нур попытался посмотреть на источник звука, но перед глазами все по-прежнему плыло.
— Нур! Боже милостивый! Что с тобой стряслось?
Теперь он видел Элай, которая всплеснула руками, покачала головой и, аккуратно придерживая круглый живот, села на край постели.
Нуру стало стыдно. Тетка все время говорила им не тревожить Элай, не волновать ее по пустякам, потому что это могло навредить ей и ребенку. И вот теперь, когда он вломился в хижину к сестре посреди ночи, он думал только о государственных алхимиках — демонах из Централа.
Но от мук совести Нура спас Гаяр: он проснулся и, еще не успев ничего толком понять, горько-горько заплакал.
*
— Какие они жалкие, — выплюнуло лохматое существо неопределенного пола и возраста, сидя на краю опустевшего здания. — Правда, Ласт?
Та, кого он назвал Ласт, не ответила — она вглядывалась в темноту.
— Молчишь, — разочарованно протянуло существо. — Вечно ты молчишь.
— Энви, — ее голос был глубок и прекрасен, как и она сама, — не вижу смысла говорить об этом вновь.
Ласт накрутила блестящую темную прядь на тонкий палец и лукаво улыбнулась — улыбка вышла острая, как серп, черная на бледном лице; тьма поглотила краски, и красиво очерченные губы теперь тоже казались совершенно черными.
— И потом, они верно служат нам, не забывай об этом, Энви.
Энви подскочил и принялся мерить крышу торопливыми шагами:
— Он говорил, что уже сегодня должны были прибыть государственные алхимики. А их все нет.
— Успокойся, — она вальяжно наклонила голову набок — волосы рассыпались по плечам.
— Мы могли бы отправить за ними отряд. Вдруг что-то произошло? А сидим здесь! — Энви жаждал активного действия.
— Если Он не сказал, значит, все под контролем, — пожала плечами Ласт. — Заодно и посмотрим, на что способны жалкие людишки без нас.
Энви упрямо мотнул головой. Он с упоением ждал обещанного зрелища, новой грани уничтожения, и задержка подкрепления порядком портила ему настроение.