Кимбли спустился вниз — им было поручено не оставлять в живых никого, и пренебрегать проверкой, несмотря на столь удачный взрыв, он не собирался. За его спиной с грохотом обрушился многострадальный дом.
Разрушения от его взрыва были огромны: в руинах теперь лежало как минимум два квартала. Тишина казалась оглушающей — в такой как раз проще было искать уцелевших. Кимбли ступал неслышно, казалось, он даже дышать перестал, лишь душа его негромко что-то пела. В стороне лежал и стонал полубессознательный человек — один из тех, кто ринулся навстречу Кимбли тогда, когда тот развел руки в стороны. Теперь на нем не было очков — похоже, они разбились и поранили ему лицо. Взгляд Зольфа зацепился за татуировку на руке, Кимбли даже подумал, не откопать ли завал и не осмотреть ли тело этого малого: вытатуированный рисунок напоминал модифицированный круг преобразования. “Интересно, зачем, — думал Кимбли. — Неужели у этих отсталых дикарей есть алхимия?” Ему на мгновение даже стало жаль, что этот человек перестал подавать признаки жизни — чудовищная рана на левом боку тоже уже почти не кровоточила, лицо, искаженное в гримасе невыносимой боли, словно слегка разгладилось.
Кимбли, отгоняя прочь возникшие было сомнения, пошел дальше. Вдруг за торчащим обломком стены ему послышалось хриплое надсадное дыхание. Зольф обогнул препятствие — корчась от боли, на истерзанной земле лежал человек. Его правую руку придавило тем самым торчащим обломком, который едва не послужил несчастному укрытием, а сам он вздрагивал и что-то неслышно шептал.
— Какая досадная недоработка, — Кимбли наклонился к раненому, рассматривая его лицо.
На мгновение в алых глазах полыхнула адским пламенем такая ненависть, что, будь на то воля смотрящего, наклонившегося над ним палача развеяло бы по ветру без следа.
— По… подонок… — прошипел раненый из последних сил.
— Хм-м-м, — широко улыбнулся Кимбли — меж зубов сверкнул, точно капля крови, алый кристалл. — Тебе давно пора к твоему несуществующему богу, ишварит.
— По.. Поче… му?
— Таков приказ, — пожал плечами Кимбли. — Давно хотел попробовать…
Он протянул ко лбу раненого руку. Трансмутация без соединения ладоней, без круга, без равноценного обмена — камень позволял и не такое. Кимбли старался не злоупотреблять подобным, растянуть собственное удовольствие от обладания конгломератом потерянных душ, но теперь не мог отказать себе в маленьком эксперименте.
Меж пальцев пробежали молнии; кожа на лице ишварита поменяла цвет, вздыбилась и лопнула, разнося веер алых брызг, заливая его глаза — такие же алые. Чудовищная рана с четким контуром в виде буквы “икс” обильно кровоточила, по всей видимости, причиняя ужасные страдания — ишварит взвыл, и звук этот не был ни капли похож на тот, что вообще способен издать человек.
— Поорал — и хватит, — отрезал Кимбли, касаясь обломка стены.
Он уже отошел на некоторое расстояние, как тот взорвался. Зольф прислушался — стоны стихли.
— Отличная работа, — удовлетворенно подметил он, идя дальше и дальше по чудовищной траншее. Выживших больше не было.
*
Когда по обломкам того, что совсем недавно было их жизнями, мягкой поступью хищника пошел тот самый государственный алхимик, из-за которого небо рухнуло на землю, а земля взметнулась ввысь, Соломон лежал и истово молился. Он уже не понимал, кому молится: Ишваре ли, самой земле и потокам энергии в ней, чему-то предначальному, чему было множество имен и имени не было вовсе, — но он молился. О том, чтобы открывшееся ему знание не пропало втуне, чтобы выжил Алаксар и все же принес миру то, над чем Соломон столь упорно трудился. Чтобы Алаксар наконец открыл глаза и понял: спасение если не мира, то хотя бы страны отныне в его руках. Той самой страны, лидер которой с легким сердцем подписал смертный приговор сотням тысяч его соплеменников; той самой страны, что погрязла в бездуховности и грехе; той самой страны, граждане которой охотно шли в армию, надевали синюю форму, брали в руки оружие — и шли: брат на брата. Соломон уже не увидел, как пристально рассматривал алхимик ледяными глазами его татуировку, не услышал крика брата и нового взрыва.
Соломон стоял в светлом пространстве перед огромными Вратами серого камня и не понимал, где он и почему. На мгновение ему показалось, что Врата приоткрылись, и из-за них призрачной тенью улыбнулась Лейла — черным изгибом острой улыбки на фоне белой кожи. Он потряс головой, прогоняя наваждение, и оно и правда пропало.
— Ты просил меня о чем-то? — голос раздался в его голове внезапно; он был тих и подобен грому.
— Кто ты?.. — Соломон огляделся. Вокруг по-прежнему была лишь пустота.
— Тот, к кому ты взывал. Я — Один. Тот, кто есть все, и все — это я. Я услышал тебя, человек.
Нестерпимая боль накрыла его с головой. Солнце, все еще плывущее в сером дыму, казалось нестерпимо ярким. Соломон огляделся — рана на боку мешала ясно мыслить и видеть, но он понял одно: надо найти брата. С трудом перевернувшись, Соломон пополз, сам не зная куда. Руки резало каменное крошево, каждый вздох давался с боем. Наконец ладонь его ощутила под слоем обломков тело. Соломон приподнялся и всмотрелся — засыпанный по грудь, с окровавленным лицом, на земле лежал Алаксар.
— Брат! Держись! — Соломон будто совершенно позабыл о собственных ранах. — О, нет!
Только теперь он увидел, что у Алаксара не было правой руки чуть выше локтя. Соломон попытался остановить кровь, преобразовав оборванные края сосудов, но ничего не вышло.
— Кровь не останавливается, — закусил губу он. — Я не успею замкнуть круг и вывести сосуды… Что же делать?!
Соломон почувствовал, как по его лицу текут соленые слезы; они жгли расцарапанную стеклами кожу и от того было еще больнее.
— Мама! Отец! Кто-нибудь! — он закричал срывающимся голосом, но молчало даже эхо. — Где рука моего брата? Что же…
Он посмотрел на свои руки так, словно видел их впервые. Решение пришло само собой. У него было все, что необходимо для этого.
Вся информация мира хлынула в его сознание сплошным потоком. Картинки, картинки, картинки — точно обломки старых гравюр, осколки отражений, обрывки рисунков, фотокарточек… Улыбка матери, поджатые губы отца…
Дождь. Тогда шел дождь. Плыли по воде, смешанной с песком, мутные тени; ночью лужи подергивались пленкой льда, и в ней отражался старый месяц-серп, а наутро солнечные лучи выползали из своего ночного пристанища и скользили, скользили по блестящей поверхности, растапливая льдины, заставляя пар подыматься ввысь. Лекарь больше не пустил его к Лейле. Она умерла одинокая, и солнце вновь спряталось, налетела буря, и даже небо плакало вместе с ним. Соломон проклинал себя за малодушие — останься он вопреки всему, она бы в час смерти знала: он с ней, рука в руке. Но сделанного не воротишь. Хотя в гробу лежала какая-то совершенно иная, чужая, не его Лейла, он понимал — она мертва. С той стороны не возвращаются.
Но она вернулась. Точнее, не она — теперь он видел, как ее тело стало резервуаром для какой-то чудовищной сущности. И сущностей этих было семь — по счету грехов.
Его расчеты были верны. Искаженная, извращенная сила земли, питавшая алхимию; подготовка чудовищного круга для чудовищного преобразования — и лишь найденная им схема могла бы изменить это все. Предотвратить нечто, задуманное злым гением.
Соломона облепили черные руки-лапы — точно сами тени, сама предначальная тьма обволакивала его, тащила в душные объятия…
— Что же ты отдашь мне, человек? — голос зазвучал ясно и чисто, и тени исчезли — он снова стоял в белой пустоте, перед Вратами.
На миг Соломону почудилось, что все то, что касалось его, что даровало ему все знания о природе вещей, вышло оттуда, с той стороны.
— Смотря за что, — просто ответил Соломон.
— Ты мне нравишься, — хохотнул голос. — Но это вовсе не значит, что ты можешь рассчитывать на снисхождение. Или значит… Я еще не решил.
— Я хочу спасти этот мир! — горячо выпалил Соломон.
— Спасти мир? — если бы у голоса было лицо, оно бы точно выражало недоумение. — От чего, человек?