Черненькая учительница — Нина — не сводила глаз с Тобольцева, не проронила ни одного слова. Шел горячий спор. Шебуев с нетерпимостью социалиста-революционера нападал на Ницше, Оскара Уайльда, на эстетов и индивидуалистов, на созданное ими новое течение мыслей[28], растлевающее молодежь… Он так и сказал «растлевающее»…
Тобольцев страстно возражал. В этом новом веянии он видел зарю освобождения для личности, видел протест.
— Вся ваша литература, — говорил Шебуев, — все ваше искусство безнравственно или ничтожно. Нет идейности ни в чем… А только поиски «настроений и красоты». Верите ли, Тобольцев? До того мне опостылело это слово «красота», что, ей-Богу, кто мне о ней заговорит!.. — И он добродушно расхохотался.
— Что такое безнравственно?! — возражал Тобольцев. — Книги есть талантливые и бездарные. И картины тоже… Художник не должен иметь этических симпатий. Искусство не имеет практических задач[29]. Да… да… Это я вам возражаю словами Оскара Уайльда, которого вы отрицаете, а я признаю… Талантливое произведение есть дело жизни художника, его вклад, его бессмертие… И кто смеет его судить за то, что, творя, он остается самим собою? Разве это не все, что требуется от большого человека?
Шебуев страстно кинулся в спор. Он вспоминал Писарева[30], он цитировал Толстого.
Иванцов достал литографированный листок и предложил прочесть его вслух. Это была запрещенная тогда цензурой статья Обнинского[31] «ограбленные слова»… Иванцов прочел ее, волнуясь… «Нет возвышенных целей, нет общественных интересов, нет широких задач»…
Но Тобольцев остался равнодушен.
— Эти «ограбленные слова», — сказал он, — напоминают мне «забытые слова» Щедрина…[32] Но отчего их забыли? Не оттого ли, что иссякла их творческая сила? Не оттого ли, что исчезла их руководящая роль?.. Жизнь не стоит на месте. И новая жизнь требует новых слов… Да, старые тракты заросли, но возобновлять их не надо. По ним проедут все те же тройки… Пролагайте новые пути в неизведанные страны!.. В этом вся прелесть жизни!
Черные глаза Нины искрились от восторга. А спор разгорался все ярче.
С учительницей к ночи уже был большой припадок истерии. Случилось это так… Когда убрав «барышням» в спальне Тобольцева, нянюшка хотела выйти, Таня совсем по-детски сказала: «Посидите, нянечка, у меня в ногах немножко… Вы мне очень нравитесь»… И сочным голосом она стала рассказывать старушке о своих приключениях.
Нина молчала, отвернувшись к стенке, и только вздыхала протяжно и тоскливо. Так прошло с полчаса.
— Не мешаем ли мы ей спать? — догадалась няня.
Вдруг Нина села на постели, словно прислушиваясь к чему-то; свесила ноги, откинула одеяло. Широко открытые мерцавшие глаза с удивительным выражением восторга глядели куда-то вверх. На побледневшем лице сиял экстаз… Любая трагическая артистка позавидовала бы этому лицу, этим жестам.
Таня схватила няню за плечо.
— Начинается!.. Начинается!.. Я так и знала!.. Позовите… скорей! Я так и знала.
Няня выскочила в столовую, где мужчины после ужина допивали ликер. Когда она растворила дверь, ее догнал страшный вопль. Он ворвался с нею вместе в комнату. Все вскочили. Чернов помертвел. Тобольцев и Шебуев кинулись первые.
Когда в дверях мелькнула крупная фигура Тани в одной рубашке, с голыми ногами, все замерли у порога.
— Ничего… Идите!.. Я в одеяло завернусь, — доверчиво крикнула она.
Больная лежала на полу, выгнувшись колесом. Судорога дергала ее худое смуглое тело. Пятки сводило к затылку, как это бывает при столбняке… Тобольцев помнил наставления доктора. Он не растерялся, сбросил пиджак… Чернова прогнали. Он плакал, как женщина. А близорукий Иванцов, протирая очки, никак не мог рассмотреть, где голова судорожно бившейся больной, а где ее ноги. Его тоже прогнали за негодностью.
Через час, измученные, с прилипшими ко лбу волосами, все вышли в столовую.
— Голубчик!.. Не уходите, останьтесь! — молила Таня Тобольцева. — Или лягте рядом… вон в той комнате…
— Спите, спите!.. Мы с няней подежурим.
Он всю ночь дремал в кресле, у постели больной, беспрестанно просыпаясь и прислушиваясь. Рука его, затекшая и онемевшая, держала руку Нины. И стоило ему только разжать пальцы, как черные глаза расширялись в ужасе. И больная, задыхаясь, шептала:
— Куда вы?.. Не уходите!.. Не уходите!
28
29
30
Д.И.
32