— Ну да, еще бы!.. Словом, пять человек переменила в этой сцене… Не годится никто, да и только! Рвет и мечет барынька… Тогда Андрей Кириллыч встает. «Я, говорит, лакея играю!» Представьте, это с его-то комизмом! Мы все рассмеялись. А она как вскочит, как всплеснет руками!.. Сразу в него поверила… Что ж вы думаете? Превосходно сцена сошла! Вот ведь от каких мелочей иногда успех зависит…
— Потому что, повторяю вам, в искусстве нет мелочей!
— Д-да-с, — подтвердил «благородный отец». — И выходило так, что роль лакея была не менее ответственна, чем роль княгини. Позвольте и мне стаканчик…
— Андрей Кириллыч дал нам тогда хороший урок…
— Оно и видно! — желчно усмехнулся Тобольцев.
Катерина Федоровна то краснела, то бледнела. «Давайте, я сыграю кухарку», — неожиданно предложила она, дождавшись паузы.
Серые глаза Тобольцева вспыхнули.
— Вы?!
— Ну да… Трудно, что ли? — резко спросила она.
Он внимательно поглядел в ее лицо, на котором сгустился румянец. Ее насупленные брови дрогнули.
«Вот кремень-девка!» — подумал он невольно.
— Как вам сказать? Роль-то ответственная… Все-таки комический персонаж…
— Да ведь у вас нет выбора, — вдруг рассмеялась Катерина Федоровна. — Чего ж вы торгуетесь?
Он еще раз пристально посмотрел в ее глаза и невольно ответил сочувственным смехом.
— По рукам! — возбужденно крикнул он, протягивая руку.
Она угловатым движением подала ему свою и стиснула бессознательно его пальцы. Он чуть не крикнул от неожиданности и боли! «Вот так силища!.. И какое славное, честное лицо!.. Именно „честное“… И глаза какие!.. В ней чувствуется личность… И как это я ее раньше не замечал?»
— Пожалуйте на сцену, кто в первом акте! — воскликнул он, подымаясь из-за стола. В голосе его затрепетали какие-то новые нотки захватывающей жизнерадостности, и на окружающих они подействовали, как шампанское на утомленного человека.
— Катя! Милая… Спасибо! — прошептала Соня. Она верила, что сестра это делает только для нее. Катерина Федоровна поглядела на Соню большими глазами, но промолчала.
На репетициях она ничем не проявила себя; была застенчива и угловата; только голос ее низкого тембра и интонации ее прекрасно подходили к бытовой роли.
— Сойдет, — ласково говорили все. — Да… эта, пожалуй, обыграется… Не такой балласт, как сестрица, — замечал «резонер», сам лет пятнадцать игравший в кружках и считавший себя за знатока.
— Что она? Барышня? Замужем?.. Кто такая? — спрашивал Тобольцев Засецкую, провожая ее домой. Она рассказала все, что знала от Конкиных. Назвала цифру заработка.
«Вот она какая!» — подумал он и на другой же день так заметно изменил свое обращение с сестрами Эрлих, что ревнивая Засецкая это почувствовала первая.
XII
Спектакль на этот раз был очень удачен. Засецкая превзошла себя в роли Лидии в «Блуждающих огнях».
— Боже мой… Какие умопомрачительные туалеты! — жаргоном уличной газеты восторгалась Конкина, вбегая в уборную и поднимая худенькие плечи до ушей. — Неужели опять от Дусэ?
— В четвертом от Дусэ. Вчера только получила…
— Ска-жи-те! Воображаю, как вы волновались!
— Целую ваши ручки, — взволнованно говорил Тобольцев Засецкой. — У вас талант… Была минута… во втором действии… когда у меня слезы зажглись в глазах…
У нее запылало лицо.
— Как я счастлива! Если б вы знали, что для меня ваша похвала!
Чернов в роли Макса был недурен, главное, он казался настоящим баричем. В последнем акте он имел огромный успех. Монолог прочел с неподдельным подъемом.
Леля никуда не годилась, и Соня, вспоминая поэтичную сцену признания, думала: «Если б теперь мне дали эту роль! Что я сделала бы из нее!..» Она уже начинала страдать от ревности. В ней просыпалась и зрела женщина.
Перед самым началом водевиля Тобольцев, с книгой в руках, направился за кулисы, чтоб выпускать артистов. В полусвете он наткнулся на какую-то старуху. Она стояла в валенках, в деревенской шубке, покрытая большой шалью. Шубка была кое-где продрана, шаль тоже довольно ветхая.
— Позвольте, милая, — сухо сказал он ей. — Вы бы посторонились… Сейчас актеры пойдут…
— Небось, барин, без меня-то не обойдетесь… Не очень гоните, — усмехнулась баба. Голос был молодой и знакомый.
Вся кровь кинулась в лицо Тобольцеву.
— Катерина Федоровна!.. Неужто вы?!
— Кухарка, с вашего позволения…
Он схватил ее руки, подтащил ее к стенной лампочке и с восторгом смотрел в это художественно загримированное лицо, на котором сейчас в молодой улыбке так чудесно сверкнули зубы. Он с наслаждением оглядывал этот до мелочей продуманный туалет. Особенно тронули его деревенские валенки, огромные, черные, безобразившие ногу. Катерина Федоровна выпросила их, как и шаль, у дворничихи, приехавшей к мужу из деревни.