В дверь стучались.
– Отворите!.. Что вы там заперлись? Что за новости? – кричали встревоженные мужья, из которых многие успели отрезветь. А жены задорно хохотали, показывали язык запертой двери, грозили ей кулачками.
– Хозяева бушуют! Ахти!.. Страсти какие! Продулись и о женах вспомнили!
– Когда спать пора! – подхватила Фимочка подбоченясь и грузно покачнулась.
И над всем этим хаосом зловещими потоками звенел отрывистый и злой хохот Лизы.
И Тобольцев почувствовал, что к дикому желанию, загоревшемуся в его крови, примешивается, парализуя страсть, какой-то безотчетный ужас, какой бывает в кошмаре.
VII
Этот вечер для Лизы оказался роковым. Она полюбила Тобольцева с первого взгляда, когда увидала на портрете его лоб, глаза и улыбку. Ей казалось, что ничего прекраснее в своей жизни она не видала и не увидит. Часто, лежа ночью в своем будуаре, она грезила об этом далеком и чужом ей человеке. Грезы её были чисты и ароматны, как белые лилии, и долго она не понимала себя. Все герои романов, которые она читала, имели тот же хищно-ласковый взгляд, те же чувственно-изогнутые и насмешливые уста… В отсутствие хозяйки она кралась наверх с бьющимся сердцем, чтоб взглянуть в эти глаза. В один из припадков болезни Анны Порфирьевны, ухаживая за нею, она тайком унесла портрет к себе.
Но первое впечатление от его голоса и взгляда было так ярко и болезненно-глубоко, что Лиза не спала всю ночь. За ужином Тобольцев, сразу заговоривший с нею на ты, украдкой кидал на неё взгляды, от которых бледнело её лицо. Душа и тело Лизы разом наполнились какой-то новой, жгучей тревогой. Все валилось у неё из рук. Она бродила, как лунатик, поджидая звонка Тобольцева.
– Что это, как ты сменилась, Лизанька? – встревожилась свекровь…
Лиза затихала, только когда видела Тобольцева. И, казалось, расцветала от счастия.
– Тебя точно подменили, – смеялась Фимочка.
Когда впоследствии Тобольцев оглядывался на эту полосу своей жизни, длившуюся не более двух месяцев, ему всегда казалось, что это был какой-то удушливый кошмар… Потому что все давалось ему в жизни шутя и ни одна женщина не стоила ему ни одной слезы, ни одного вздоха сожаления… Тут же, под вихрем налетевшего знойного, больного желания к этой странной женщине, он начал добиваться своей цели упорно, жестоко. И встретил с первой минуты отпор. Отпор такой страстный, что весь он, как охотник, загорелся жаждой борьбы и победы… А может быть, это была любовь? Кто скажет? Но впервые он пережил муки истинной страсти; впервые узнал, что такое разбитые нервы. Он нередко бегал по комнате, хватаясь за голову, не зная, чем отбиться от мыслей о Лизе.
«Ничего не могу, ничего! – с отчаянием восклицал он. – Засела тут… (он ударял себя по лбу) и что хочешь! Хоть стреляйся!»
Николая он совершенно не принимал в расчет. Он чувствовал, что Лиза любит его, Тобольцева, и этого ему было довольно. И если она ему не уступает, то боясь своего Бога. Но… тут он признавал себя бессильным.
Он начал с того памятного вечера каждый день катать Лизу в парк. Иногда, не совладав со своей горячей кровью, он хватал её в объятия… Она никогда не боролась, только бледнела и старалась не дать ему своих губ или же начинала отрывисто и глухо хохотать. И это было лучшее средство отрезвить Тобольцева. Смех Лизы всегда казался ему зловещим… И всякий раз они возвращались: он – злой и молчаливый, она – бледная и угнетенная… Вся эта «канитель», как злобно думал Тобольцев, кончилась совершенно неожиданно.
Один раз был сильный мороз, Лиза озябла, и Тобольцев велел лихачу остановиться у «Яра»[60]. В тепло натопленном кабинете он спросил шампанского и сел у ног Лизы, на ковер, как в тот вечер.
– Полюби меня, – сказал он глухо, держа её за руки и глядя на неё воспаленными, больными глазами. – Видишь, я похудел… Ночей не сплю… Зачем меня мучить? Мужа ты не любишь… Бог нас за это не накажет. Какое ему дело до нас?.. А над своим телом, Лизанька, всяк себе хозяин…
Она глядела на него с ужасом. Эти простые слова, эти грубые, неприкрашенные никакой иллюзией желания… о, как далеки были они от её души, тянувшейся к красоте! Как оскорбительно звучали эти непонятные ей мольбы! Он страстно целовал её лицо. Но её губы не разжимались в немом протесте.
– Лизанька, я жить не могу без твоей любви! – горестно крикнул он. – И зачем ты медлишь? Разве v тебя есть сила бороться с моей страстью?.. Может ли быть иначе, когда нас тянет друг к другу? Лиза… Разве ты не чувствуешь, что рано или поздно будет по-моему?
Странно и жутко затрепетал его голос. Казалось, какая-то темная сила сказала за него эти слова. И оба они побледнели. Словно крылья Неизбежного повеяли над ними…
60
«Яр» – один из самых модных московских ресторанов (открыт в 1826 г.), находился на Петербургском шоссе, излюбленное место загородных купеческих кутежей.