— Нам лучше войти внутрь, — шепнул мне в ухо Кевин. — Гроза совсем близко.
— Расскажи подробнее, как ты узнал, — вместо этого попросила я и щекой почувствовала его тяжелый вздох.
— Я проследил за ними. За Генри и одним из шестерых. Когда отец об этом узнал, он вышел из себя, обозвал меня олухом, рассказал все, о чем я еще не услышал, и выставил за порог. Он всегда до дрожи боялся шестерых. И так он пытался меня защитить. Да, находиться рядом с ним было опасно. Он старался оградить близких от шестерых, но мы всегда начинаем искать правду о них, верно, Олли?
— Так вот почему он был так одинок, — прошептала я.
— Думаю, да. Олли, гроза расходится, да и ветер слишком неприятный, нужно зайти внутрь. Так и до воспаления легких недолго. — Услышав такую знакомую фразу — точь-в-точь слова Генри, — я улыбнулась, запрокинула голову, чтобы заглянуть в лицо мужчине, и согласно кивнула.
Мы вернулись в мастерскую. Там я поставила чай и достала припрятанные булочки господина Тоффи. Они не были такими свежими и вкусными, как накануне, однако это лучше, чем ничего. Пока мы с Кевином в на удивление уютном молчании пили чай, мастерская буквально сотрясалась от раскатов грома.
— Тебе не кажется, что гроза необычная, а этот дождь слишком затянулся?
— Он начался в день, когда убили Генри и продолжается до сих пор. Но в июле в Праге много осадков, — пожала я плечами.
— Не настолько, — мрачно сказал Кевин.
— Я все еще не могу поверить в то, что ты мне рассказал.
— Зря. Я понимаю, что это непросто, и я на тебя все выплеснул слишком внезапно…
— Ничего. Я справлюсь.
Не Генри ли учил меня видеть шире, радоваться каждому прожитому дню и никогда ничего не отвергать вот так сходу? Он был удивительным человеком. И хотя рассказ Кевина не укладывался у меня в голове, я вдруг почувствовала то самое, что уже не единожды замечала в господине Тоффи — спокойствие. Смирение.
— Генри и его мастерская — вся моя жизнь. Что со мной будет дальше?
Я понимала, что ответа у Кевина нет, но он сделал то, что было необходимо — встал и положил мне руки на плечи. Я накрыла его пальцы своей ладонью. Я не знала, что теперь будет. Я цеплялась за версию об убийстве, потому что больше у меня не было ничего. На мгновение мне вдруг захотелось попросить Кевина придумать что-нибудь, хотя бы подсказать. В глубине души я даже надеялась, что эта странная симпатия, зародившаяся между нами, не предел. Я хотела остаться с ним… Но перекладывать на чужого человека свои проблемы было неправильно, а потому я прочистила горло и начала убирать посуду.
Вспышки молний сверкали одна за другой, и было не определить, к которой из них относятся самые сильные раскаты грома. Глядя в маленькое окошко мастерской, я начинала убеждаться, что Кевин был прав: гроза необычная. Струи дождя хлестали в разные стороны, сносимые порывами ураганного ветра. И становилось жутко. А потом… потом все вдруг крайне внезапно стихло, как отрезало.
— Кевин. — В образовавшейся тишине слишком отчетливо слышна была паника, прозвучавшая в моем голосе, и мы интуитивно прижались друг к другу. А затем на входной двери звякнул колокольчик…
И было без слов понятно, кто пришел. Они искали часы. Золотые часы, которые я у них украла, сама не ведая, что творю. Заскрипели половицы, шаги были неспешны. Один скрип, двойной, короткий промежуток… и снова. Это последовательность свидетельствовала, что идут к нам, в подсобные помещения… Мы с Кевином, не сговариваясь, быстро двинулись к задней двери мастерской.
— Железо, они боятся железа, — подсказал мне Кевин, и я вдруг поняла, почему Генри поселил меня в часовой башне. Все механизмы в ней были из железа, и даже лестница! Пальцы нашарили в кармане ключ. В этот момент мой спутник распахнул дверь и выдохнул: — Боже, ты тоже это видишь?
Он застыл столбом на пороге, и мне пришлось привстать на цыпочки, чтобы заглянуть ему через плечо и понять причину. Вода, до того заполнявшая улицы, ныне стремительно испарялась, оставляя за собой облако густейшего тумана. Эта сероватая масса была так плотна, что напоминала грязную вату.
— Нужно идти, — прервал мои размышления Кевин и, схватив за руку, решительно потянул вперед.
— Мы идем ко мне, — сообщила я, переходя на бег.
— Хорошо, веди.
Должно быть, нас было слышно на несколько улиц, не нужно было обладать экстраординарным слухом, чтобы услышать всплески воды из луж, в которые ступали наши ноги. Дыхание вырывалось из груди с присвистами. Воздух стал таким мокрым и тяжелым, что я выдохлась намного быстрее, чем обычно, и оставалось радоваться лишь одному: тому, что часовая башенка неподалеку. Кевин крепко держал меня за руку, заставляя сохранять темп и не позволяя ни одному из нас потеряться. Страшнее всего было оступиться или увидеть внезапно прорезавший туман свет фар машины. Хотя, кажется, мы были единственными людьми на улицах, и, думается мне, это не было совпадением. А тишина была гнетущей, будто никто нас не преследовал, но я чувствовала их взгляд, как бы далеко от мастерской не убегала. Это было по-настоящему страшно.
— Ты это чувствуешь? — задыхаясь, едва выговорила я.
— Да, — прохрипел Кевин. Ему не нужно было спрашивать, о чем я говорю.
— Сюда, еще чуть-чуть.
Я даже не рассчитывала, что о нас не знают. Если то, что Кевин рассказал, было правдой, шестеро уже видели и меня, и исход нашей стычки. И это отнюдь не радовало. Однако, когда до башни оставалось рукой подать, я увидела прямо перед собой человека, не успела затормозить и со всего размаху врезалась в него. И будто этого было мало, меня подхватили сильные-сильные мужские руки, и швырнули на мостовую. Ключ от башни вылетел из кармана, застучал по камню и скрылся в тумане. Нужно было подняться, найти его, но сил вдруг не оказалось. Я полулежала на земле, ободранные в кровь ладони безумно болели, но оторвать взгляд от одного из шестерых я не могла. Нефритовые глаза светились неким неживым светом, и я вдруг поняла, что вообще не представляю, как могла полагать, будто передо мной человек. Внезапно меня прорезала страшная догадка, и я обернулась. Да, все верно, он был не один. За мной явились все шестеро. И они зажимали меня в кольцо.
— Ты должна отдать, то, что было у нас украдено, — сказал один из шести. Казалось, его голос содержал в себе миллионы тембров, интонаций и диалектов. Всех веков и времен. Он был стар, как мир.
— У меня ничего нет! — зачем-то закричала я.
— Ты лжешь. На тебе печать времени, — так же ужасающе бесстрастно ответил один из шести. — Отдай.
Что за печать времени? Я не понимала. Неужели то, что я коснулась часов, могло оставить на мне свой след? Ведь это не назначило меня новым духом времени, верно?
Внезапно воздух стал слишком влажным и густым. Не вздохнуть. Туман сжимался вокруг меня плотным облаком, концентрировался. Клубы густой влажности проникали в нос, а затем оседали в сознании, заставляя меня раз за разом задаваться вопросом: почему я все еще не делаю того, о чем они просят? Часы мне ни к чему. Зачем они мне? Просто красивые? Отчего я решила их украсть? Чтобы никто кроме меня не сделал того же. Воевать с шестерыми я вовсе не желала. Но и отдавать часы не хотела, очень не хотела. Наверное, все дело было в том, что я хотела забрать у них что-то важное, ведь они у меня забрали!